В современном мире преступления, сопряженные с наймом, выступают в качестве одного из наиболее сложных аспектов в деятельности правоприменителей, поскольку они отличаются высокой степенью организованности, профессионализма и латентности. Эти характерные признаки во многом объясняют то, что относительно небольшой удельный вес данных посягательств совершенно не соответствует уровню создаваемой ими общественной опасности. При этом сложившаяся криминальная ситуация усугубляется тем, что в стране не уменьшается количество убийств известных личностей (политиков, бизнесменов, управленцев), совершенных с привлечением специализированного криминального контингента. Также одновременно наблюдается и рост суммарного объема иных противоправных деяний, обусловленных личной неприязнью, желанием мести, локальными конфликтами, а также корыстными и иными низменными мотивами, которые реализуются посредством заключения «аморальных контрактов» с лицами, ранее не преступавшими закон или еще не успевшими в полной мере посвятить себя подобной деятельности. Более того, нельзя забывать и об угрозе дестабилизации интернационального мира и безопасности человечества, детерминируемой наемничеством.

В этом ключе, помимо целого спектра внешних общесоциальных условий, оказывающих негативное воздействие на работу правоохранительных и судебных органов, имеется немало внутренних уголовно-правовых факторов, затрудняющих квалификацию этих проявлений. Так, кроме ранее обозначенного отсутствия основополагающих терминов, унифицированных признаков и упорядоченной системы преступлений, сопряженных с наймом, существует еще целый ряд объективных и субъективных проблемных моментов, обусловливающих неоднозначные решения и даже некоторые явные ошибки в вышеуказанном процессе. Подобные просчеты в научной литературе, как правило, характеризуются «неправильным представлением либо неверной оценкой»[1]. При этом отдельные авторы конкретизируют их в качестве «добросовестного заблуждения лица относительно юридических или фактических характеристик совершаемого им деяния или его последствий»[2].

Однако нас же главным образом беспокоят те случаи, в которых лицами, их допустившими, выступают дознаватели, следователи, прокуроры или судьи. Когда причина «просчета» заключается непосредственно в неточном соотнесении фактических обстоятельств содеянного и признаков состава преступления. Вдобавок необходимо учитывать и то, что сама ошибка вышеуказанных субъектов не ограничивается исключительно заблуждением по поводу уголовноправовой оценки совершенного деяния, поскольку подобному зачастую также сопутствуют неправильные действия, основывающиеся на выдуманной иллюзии истины.

К тому же, помимо явно выраженных обозначенных выше погрешностей, существует еще и проблема, связанная с тем, что в отдельных случаях судебноследственные органы по-разному начинают воспринимать положения закона, и уж тем более достаточно существенно расходятся их мнения относительно толкования тех или иных признаков преступления. Однако в данных обстоятельствах нам необходимо концентрироваться не на непосредственной вине самих лиц, допустивших эти противоречия, поскольку «человеческий фактор» практически невозможно избежать. Наше внимание должно быть обращено на еще немалое количество иных элементов, детерминирующих возникновение ситуаций, дискредитирующих роль правосудия. К ним, как утверждают А.В. Лужбин и К.А. Волков, относятся «как объективные, так и субъективные обстоятельства, среди которых - нестабильность общественных отношений; неясность отдельных законодательных определений элементов составов преступлений вследствие их абстрактности и наличия оценочных категорий; возможность судейского усмотрения; коллизия норм права; наличие дефектов уголовного закона и тому подобные. Более того, на фоне постоянных изменений уголовного закона причины правоприменительных ошибок могут усиливаться»[3].

Каждый такой факт оказывает значительное влияние на законные интересы не только преступника и/или его жертвы, а также и на любых других возможных участников по уголовному делу. Причем, как подчеркивает Р.А. Сабитов, «последствия принятия судебных решений, не соответствующих действительности, особенно тяжелы, поскольку они нарушают принцип законности при осуществлении правосудия, права и свободы личности, касаются ее семьи, умаляют авторитет органов правосудия, дорого обходятся незаконно осужденному и государству»[4].

На основании изложенного возникает ярко выраженная потребность в рассмотрении наиболее актуальных вопросов и проблем, связанных с уголовноправовой характеристикой и юридической оценкой преступлений, сопряженных с наймом. Это также оправдывается тем, что квалификация общественно опасных посягательств, наиболее соответствующая действительности, как указывает В.Н. Кудрявцев, «содействует соблюдению принципа законности, признающегося «краеугольным камнем правосудия», и предусматривает тождество между характерными чертами совершенного деяния и признаками состава

3

преступления» .

Исследование сложившейся судебно-следственной практики свидетельствует о том, что основной массив различного рода погрешностей в квалификации обозначенной категории бесчеловечных поступков обусловлен неверным восприятием отдельных структурных элементов содеянного, определением момента его окончания, установлением роли заказчика и мотивов делинквентного поведения, а также соотношением с другими отягчающими признаками, указанными в тех же статьях УК РФ.

С целью соблюдения системности и последовательности изложения обозначим нашей отправной точкой объект противоправного посягательства. В качестве аргументации обозначенной позиции уместно будет привести мнение Н.И. Коржанского, утверждающего, что «без уяснения объекта, на который было направлено противозаконное деяние, не может быть выяснена социальная сущность преступления, его общественная опасность и не может быть дана ему правильная юридическая оценка»[5]. А она, в свою очередь, «играет решающую роль в преодолении конкуренции двух норм и разграничении смежных составов общественно опасных деяний»[6].

Исходя из сформированных нами дефиниции и системы криминальных явлений, сопряженных с наймом, следует, что они могут быть направлены на причинение вреда общественным отношениям, обеспечивающим жизнь и здоровье личности, свободу, общественную безопасность, а также мир и безопасность человечества. С учетом обозначенных групп попробуем сделать акцент на каждой из них непосредственно и по отдельности разобраться в наиболее актуальных существующих проблемных моментах в квалификации интересующих нас деяний.

Первая группа включает в себя противоправные посягательства, направленные на жизнь и здоровье личности, предусмотренные ст. 105, 111, 112, 115, 116, 117 УК РФ. Каждое из них, с точки зрения объективной и даже субъективной стороны, очень близко друг к другу, так как любая погрешность исполнителя может привести к совершенно иному результату, чем хотел заказчик, что, соответственно, повлечет за собой и изменение уголовно-правовой оценки содеянного. Так, например, согласно приговору Томского районного суда от 8 августа 2015 года по делу № 1-3/15 гр-н Д. был признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 4 ст. 111 УК РФ, а С. - ч. 3 ст. 33, п. «г» ч. 2 ст. 111 УК РФ, по причине следующих обстоятельств: С., реализуя умысел на причинение тяжкого вреда здоровью Х., обратился к ранее знакомому Д., которого склонил к причинению тяжкого вреда здоровью Х. по найму в качестве исполнителя путем уговоров и подкупа денежным вознаграждением. В результате Д., желая получить обещанную награду, нанес потерпевшему множественные (не менее 12) ударов металлическим баллонным ключом в область головы, туловища, верхних и нижних конечностей, от чего последний скончался. При этом последствия в виде смерти Х. в результате причинения ему тяжкого вреда здоровью, опасного для жизни, не охватывались умыслом С.[7] [8].

В данном случае наглядно просматривается формула правильной квалификации в случаях, когда наемное лицо выходит за рамки заключенной договоренности, но давайте представим нескольку иную ситуацию. К примеру, заказчик убийства руководствуется мотивом мести за осуществление лицом служебной деятельности, о чем исполнитель не знает. Наиболее логичным и очевидным вариантом предстает то, что действия последнего должны расцениваться только по п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, и никакой речи о п. «б» этой же статьи быть не может. Но, что если он знает причины поведения своего нанимателя? Как утверждает А.Н. Попов, «действия исполнителя должны

Л

квалифицироваться в зависимости от осознания им мотивов заказчика» . Однако насколько это допустимо и обоснованно? Разве не нарушается здесь принцип вины? Наемник движим заключенным контрактом, а в частности надеждой извлечь личную выгоду, никакие другие обстоятельства его не интересуют, в том числе и мотивация второй стороны договора ему безразлична, более того, та никаким образом не влияет ни на характер его действий, ни на желание их совершать. На основании этого мы не можем согласиться с вышеуказанным мнением. Кроме того, в подтверждение собственной точки зрения можно привести позицию судов относительно этого вопроса. «Когда виновное лицо совершает убийство в качестве оплачиваемой работы, убийство должно расцениваться как совершенное по найму. При этом мотив самого нанимателя - организатора убийства в данном случае для квалификации действий обоих подсудимых значения не имеет, поскольку организатор вступил с исполнителем в отношения найма, взяв на себя обязательство по оплате действий исполнителя, направленных на лишение жизни потерпевших»[9] [10].

Далее целесообразно будет остановиться на дискуссионных моментах, связанных с институтом соучастия, безусловно охватывающих всю сформированную нами систему деяний, сопряженных с наймом. Это обусловлено тем, что, как правило, в судебно-следственной практике не возникает затруднений с определением роли самого наемника в преступлении. А что же касается лица, которое явилось инициатором делинквентного поведения? Нередко в деятельности следственных и судебных органов возникают вопросы, связанные с его уголовно-правовой оценкой по соответствующему пункту ст. 33 УК РФ.

Как отмечает В.В. Сверчков, «порой подстрекателя необоснованно признают организатором убийства по найму»2. Так, например, согласно апелляционному определению Верховного Суда Республики Карелия № 22- 1446/14 от 18 августа 2014 года: Вересова была осуждена по ч. 3 ст. 33, ч. 1 ст. 30, п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, а Вересов был оправдан по обвинению в совершении противоправного посягательства, предусмотренного ч. 1 ст. 30, ч. 3 ст. 33, п.

«ж, «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ. При этом было указано, что действия Вересовой, предложившей Ч., а затем Л. совершить по найму убийство Д. за вознаграждение в 50000 рублей, не свидетельствуют о том, что она совершила какие-либо действия по организации преступления и руководству его исполнением. В результате из приговора было исключено указание на осуждение Вересовой в части, касающейся осуждения за организацию приготовления убийства, с соответствующим исключением из квалификации ее действий ссылки на ч. 3 ст. 33 УК РФ1. Также здесь мы можем наблюдать, что более существенная проблема возникла еще на этапе предварительного расследования, когда следствие дало неверную уголовно-правовую оценку, благодаря чему суд первой инстанции вообще вынес оправдательный приговор в отношении Вересовой.

О подобного же рода обстоятельствах говорит и А.Н. Попов, который указывает, что «заказчик может признаваться соисполнителем,

подстрекателем, пособником и организатором убийства по найму»[11] [12] [13]. Приведенное утверждение с той же долей вероятности распространяется и на все остальные криминальные проявления. Чаще всего этого гражданина признают подстрекателем, основываясь на том, что он склонил исполнителя к совершению незаконных действий путем подкупа. Об этом свидетельствует Определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 15 апреля 2008 г. № 16-Д08-11: «Лицо, склонившее другое лицо к совершению убийства по найму, признается подстрекателем, и его действия подлежат квалификации по ч. 4 ст. 33 и соответствующей статье Уголовного кодекса Российской Федерации» . Но насколько в действительности положения этой нормы подпадают под такую категорию, как наем? Если обратиться к терминологическому аппарату, то мы можем обнаружить некоторую тавтологию касательно подкупа, поскольку он сам по себе изначально и подразумевает «склонение на свою сторону деньгами, подарками...»1. В то время как первый термин означает «располагать к кому- либо, привлекать на чью-либо сторону; убеждать, уговаривать делать что-либо, соглашаться на что-либо»2. Безусловно, данные явления в той или иной степени присутствуют при найме, но все же отождествлять их с ним в полной мере не стоит, поскольку при нем центральным элементом выступает добровольная сделка, явившаяся выражением свободы воли и желанием извлечь из этого личную выгоду, в рамках чего вести речь об убеждении и уговорах будет несколько неуместно, так как, например, если иметь в виду профессиональных наемников, самолично выставляющих свои услуги на рынок преступного труда, то здесь уже подразумеваются договорные отношения, выходящие на первый план при совершении подобных деяний, что фактически, с юридической точки зрения, не охватывается ч. 4 статьи 33 УК РФ .

В этом случае целесообразно упомянуть об УК Словацкой Республики, который несколько облегчил работу правоприменителей в этом направлении: в параграфе 21, наряду с вышеуказанными участниками, выделяется такой субъект, как «лицо, нанимающее другого для совершения преступления»4. Неплохое решение по устранению существующего пробела в отечественном законодательстве, поскольку оно позволило бы избежать всевозможных трудностей, возникающих у правоохранительных органов при квалификации и определении роли заказчика, чья самостоятельная категория также имеет право на существование наряду с пособниками, подстрекателями и организаторами. Это подтверждается результатами проведенного нами опроса. Был задан вопрос: «Кем [14] [15] [16] [17] является лицо, нанимающее другого для совершения преступления - организатором, подстрекателем или заказчиком?». В первой группе специалистов 27% считают, что это организатор, 13% - подстрекатель, 51% - заказчик, 9% затруднились ответить. Во второй группе ответы по обозначенным позициям расположились следующим образом: 41%, 36%, 16%, 7%. Полученные данные свидетельствуют о том, что проблема с определением роли этого субъекта действительно существует, поскольку мало того, что по этой позиции имеется существенная конкуренция между уже законодательно закрепленными соучастниками, так еще и часть опрошенных даже не смогла сделать выбор. А еще среди лиц с юридическим образованием нашлись респонденты, считающие, что в уголовном праве есть такая категория, как заказчик.

Далее в настоящем контексте уместно будет сказать, что действия нанимателя должны квалифицироваться как совершенные по найму даже в тех случаях, когда он сам не стремится извлечь материальную выгоду, но при этом осознает, что исполнитель действует из корыстных побуждений в связи со взятыми на себя обязательствами по заключенному соглашению.

К тому же стоит отметить, что именно эти мотивы и вызывают определенного рода затруднения в деятельности правоохранительных органов. По этому поводу Верховный суд РФ указывает, что убийство по найму подразумевает наличие корыстного мотива преступления, следовательно, дополнительной квалификации по этому признаку не требуется1. Тем не менее данная рекомендация не всегда учитывается на практике. Так, например, Верховным Судом Республики Бурятия при рассмотрении уголовного дела было обнаружено, что обоим подсудимым предъявлено обвинение в совершении убийства как из корыстных побуждений, так и по найму. Тогда как из материалов дела следует: Ж. согласился лишить жизни М-х вследствие обещания ему М. половины суммы денег, вырученных от продажи квартиры потерпевшей, [18] которая в случае гибели по наследству перейдет в собственность М. Однако поскольку Ж. не находился в брачных отношениях с подсудимой М. в рассматриваемый период, то сам по себе факт наступления смерти М-х без последующей оплаты М. его действий по лишению жизни потерпевшей не влек за собой какой-либо имущественной выгоды. Именно из-за обещания платы Ж. согласился на преступление. В связи с изложенным объемом обвинения, предъявленного как Ж., так и М., был исключен квалифицирующий признак п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ - из корыстных побуждений1. В данном случае суд в основном исходит из фактических обстоятельств дела, но впоследствии несколько упускает реальную сущность субъективной стороны содеянного. Поскольку исполнителя побуждали к действиям непосредственно корыстные мотивы, именно надежда извлечь какую-либо личную выгоду и определила его общественно опасное поведение. В связи с этим мы и придерживаемся точки зрения ВС РФ в той части, что преступления, сопряженные с наймом, в той или иной степени всегда подразумевают наличие корыстного мотива. Однако это, на наш взгляд, не исключает возможности вменения указанного признака заказчику, поскольку тот может руководствоваться совершенно различными побуждениями.

Более того, необходимо учитывать, что желание не всегда может быть направленным непосредственно на себя самого, в этот круг могут входить родственники, близкие, а также все остальные небезразличные наемнику лица. Так, например, из приговора Индустриального районного суда г. Перми от 22.03.2011 года по делу № 1-760/10 следует: ни в ходе предварительного расследования, ни в судебном заседании не добыто бесспорных доказательств, свидетельствующих о том, что Л. должен был получить от неустановленного организатора преступления денежное вознаграждение для себя самого, поэтому указание на этот факт подлежит исключению из обвинения подсудимого. Вместе с тем суд соглашается с предложенной квалификацией действий Л. как [19] совершение преступления по найму. Поскольку по смыслу Постановления Плен-ума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. № 1 умышленное причинение тяжкого вреда здоровью признается совершенным по найму, если лицо, в данном случае - Л. стремится к получению материальной выгоды для исполнителя - гр. А., в судьбе которого был заинтересован, что следует из показаний самого Л.1.

Очень важным аспектом уголовно-правовой оценки рассматриваемых посягательств является осознание того, что наем - это способ совершения деяния, а никак не цель или мотив. Об этом, например, утверждают некоторые исследователи: «Договорные отношения, в основе которых лежит объективное существование спроса на предоставляемые услуги, сами по себе могут иметь мотивирующую силу и порождать действия, запрещенные уголовным законом. В этой связи наем может рассматриваться как специфический мотив убийства и в этом качестве влиять и на квалификацию действий исполнителя, и на определенные меры его ответственности»[20] [21] [22]. В данном контексте мы скорее придерживаемся позиции А.Н. Попова, считающего, что «наем не может быть мотивом преступления, поскольку мотив - это осознанное побуждение, вызвавшее у лица решимость к преступному действию. Трудно представить, что исполнитель руководствовался не корыстью, а тем, что он просто желает быть

-5

нанятым на совершение убийства» .

К сожалению, суды не всегда учитывают это при квалификации, что, соответственно, их приводит к определенным заблуждениям. Так, например, по приговору Хабаровского краевого суда от 11 июля 2014 года: З. и Е. были осуждены, в том числе по ч. 3 ст. 33, п. «а», «ж», «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Давая правовую оценку действиям осужденных, суд исключил из обвинения

квалифицирующие признаки, предусмотренные п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ, «с целью скрыть другое преступление» (в отношении потерпевшей К.) и «облегчить его совершение» (в отношении потерпевшего П.), указав при этом, что организация убийства, предусмотренного п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, - по найму, исключает возможность квалификации организации этого же убийства, помимо указанного пункта, по какому-либо другому пункту ч. 2 ст. 105 УК РФ, предусматривающему иные цель или мотив убийства. Впоследствии Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ признала это решение противоречащим нормам уголовного закона. Поскольку у осужденных не было иных мотивов лишения жизни потерпевших, кроме предусмотренных п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Тогда как сам наем исполнителей являлся именно способом организации умышленного причинения смерти, и потому в данном деле конкуренция мотивов у организаторов преступления отсутствует1. Это фактически подтверждает нашу точку зрения по обозначенному вопросу.

Далее в рамках ранее обозначенной группы преступлений против жизни и здоровья обратим наше внимание на некоторые проблемные моменты, связанные с пересечением отдельных составов преступлений, близких по своему содержанию. В связи со сложностями, возникающими при установлении умысла, одним из наиболее частых таких столкновений выступает соотношение статей 105 и 111 УК РФ. Так, например, по приговору Верховного Суда Карачаево- Черкесской Республики от 8 августа 2014 года осуждены Б. - по ч. 4 ст. 111 УК РФ; Г. - по ч. 5 ст. 33, ч. 4 ст. 111 УК РФ. Родственник предложил Б. за вознаграждение убить А., совершив на нее наезд на автомобиле и инсценировав дорожно-транспортное происшествие. Б. согласился и с этой целью, не сообщив истинных мотивов своих действий, попросил своего знакомого Г. оказать ему содействие в совершении убийства А. путем предоставления автомобиля - орудия преступления, а также в оказании содействия в сокрытии средств, орудий и следов преступления. Г. из ложно понятых чувств товарищества к Б. [23]

принял это предложение. Впоследствии в результате действий Б., совершенных при пособничестве Г., А. были причинены опасные для жизни повреждения, оцененные как тяжкий вред здоровью. Последняя скончалась в медицинском учреждении на седьмой день после преступления1. Однако Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ 24 февраля 2015 года приговор первой инстанции отменила, обосновав это тем, что само по себе наступление смерти А. не на месте происшествия, а в больнице не может указывать на отсутствие у Б. и Г. умысла на ее убийство. В связи с этим согласно постановленному апелляционному приговору Б. был осужден по п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ, а Г. - по ч. 5 ст. 33, ч. 1 ст. 105 УК РФ. Изложенное вполне справедливо свидетельствует о том, что при установлении преступной направленности именно на причинение смерти определенному лицу сам факт ее наступления только через несколько дней после нанесенных тяжких телесных повреждений не исключает квалификацию содеянного как убийства. Кроме того, как можно было уже заметить, гр-н Г. не было осужден за убийство по найму, поскольку фактически данный признак в его действиях отсутствовал, в связи с чем в подобных случаях следует обращать внимание на то, все ли соучастники в действительности знали и действовали в соответствии с заключенным «договором найма».

В то же время необходимо учитывать, что вышеуказанный элемент субъективной стороны не является статичным, он может измениться в любой момент осуществления общественно опасного деяния, чем существенно повлияет на процесс квалификации. В частности, из приговора Конаковского городского суда Тверской области от 24 апреля 2012 года по делу № 1-77/2012 г. следует: З. по Интернету познакомилась с Ф. и договорилась с ним о встрече с целью дальнейшего лишения его жизни и получения за это денежных средств. Они встретились, Ф. вырыл для себя яму в земле, а затем передал З. обещанные денежные средства за совершение убийства. После этого Ф. лег в вырытую им [24] яму в земле, а З., по его просьбе умышленно, с целью причинения ему тяжкого вреда здоровью, осознавая общественную опасность своих действий, нанесла ему принесенным с собой ножом один удар в область грудной клетки слева. Затем З., желая избежать последствия в виде смерти Ф., вызвала бригаду скорой медицинской помощи, благодаря чему тот остался жив. В результате содеянного З. была осуждена по п. «г» ч. 2 ст. 111 УК РФ1. Таким образом, данный пример свидетельствует о том, что, когда нанятый исполнитель не желает доводить запланированное убийство до конца и впоследствии содействует тому, чтобы потерпевший остался жив, его действия все равно должны квалифицироваться как совершенные по найму. Однако подобное, как минимум, противоречит формальной логике, поскольку лицо все же было нанято не для нанесения телесных повреждений, не для причинения боли или страданий, конечный результат был четко оговорен, и именно за него была получена оплата. Даже несмотря на то, что эти деяния являются однородными, между их последствиями находится огромная «пропасть», так как вопрос стоит, прежде всего, о жизни человека, которая является невосполнимым благом. В связи с этим в данном случае мы не можем согласиться с квалификацией, поскольку исполнитель вышел за рамки заключенного соглашения, и в тот момент он перестал выполнять волю заказчика. В обратном же случае стоило вести речь и о привлечении к ответственности гр-на Ф. по п. «г» ч. 2 ст. 111 УК РФ, так как для найма всегда необходимо второе лицо.

В рамках намеченного направления весьма значимо будет остановиться на вопросе, связанном с получением оплаты за совершение определенного договором преступления, поскольку, как показывает практика, он вызывает споры даже на уровне третьей судебной инстанции. Так, например, согласно кассационному определению судебной коллегии по уголовным делам Кировского областного суда по делу № 22-4404: М. признан виновным в организации [25] покушения на умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, по найму, а именно в том, что он, на почве ревности и личной неприязни, за вознаграждение в виде наркотического средства - марихуаны, нанял для осуществления задуманного гр-на В., однако не довел свои действия до конца, поскольку тот действовал в рамках оперативно-разыскного мероприятия. Было установлено, что М. денежных средств либо иного способа для расчета с исполнителем преступления не имел. Вместе с тем сторона обвинения признала, что в части незаконного сбыта наркотических средств имела место провокация, и это привело к отказу государственного обвинителя от обвинения, прекращению судом уголовного преследования по п. «г» ч. 3 ст. 228.1 УК РФ и фактическому исключению обязательного признака совершения преступления по найму - вознаграждения1. В связи с этим содеянное М. было переквалифицировано с п. «г» ч. 2 ст. 111 на ч. 1 ст. 111 УК РФ. Однако подобного рода заблуждения не должны приводить к столь поспешным решениям, поскольку факт провокации относится исключительно к сбыту наркотиков, на который у обвиняемого не было никакого умысла, поскольку данный предмет являлся только лишь оплатой в рамках совершенной сделки, и отказывать было необходимо именно по этой причине, а никак не в связи с той, что указана выше. В обратном случае на этих же основаниях стоило вести речи и о «провокации найма». Имеющиеся условия не меняют того, что договор был заключен, и заказчик со своей стороны выполнил все необходимые действия, для того чтобы было совершено преступление.

В подобных случаях необходимо осознавать, что момент получения оплаты не оказывает абсолютно никакого воздействия ни на время окончания противоправного деяния, ни даже на его уголовно-правовую оценку. В соответствии с апелляционным определением Верховного Суда РФ от 19 августа 2014 года по делу № 44-АПУ14-42сп: отсутствие доказанности факта [26] получения денег осужденными М. и А. не влияет на правильность квалификации совершенного ими преступления как убийство по найму. Поскольку для этого вполне достаточно того, что М., согласившись с предложением неустановленного следствием лица организовать за денежное вознаграждение лишение жизни К., в свою очередь предложил своему знакомому А. лишить потерпевшую жизни за соответствующую награду, тогда как тот согласился с этим предложением. По смыслу закона, убийство, обусловленное получением исполнителем преступления материального или иного вознаграждения, следует квалифицировать по п. «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ как убийство по найму. При этом оконченным такое убийство будет в момент наступления смерти потерпевшего, даже если при этом обещанное заказчиком вознаграждение не было получено. Факт получения вознаграждения в любой форме лежит за рамками вышеуказанного состава преступления1. В то же время следует учитывать, что данные положения с той же долей вероятности относятся и к остальным нормам УК РФ, содержащим в себе такой квалифицирующий признак, как совершение преступления по найму.

Таким образом, на основании изложенного мы приходим к следующему выводу: при уголовно-правовой оценке исследуемой категории противоправных деяний необходимо учитывать следующее. Тогда как заказчик и исполнитель руководствуются совершенно разными мотивами и преследуют исключительно свои собственные интересы, при этом все их действия должны быть направлены на достижение единого результата - оговоренного преступления. В ином случае, если, к примеру, наемник выходит за рамки заключенного договора и осуществляет то, что от него не требуется и не охватывается общей целью, то в этой части содеянное им не может быть квалифицировано по вышеуказанному признаку. [27]

Прежде чем перейти далее к рассмотрению проблемных моментов, связанных с квалификацией остальных общественно опасных посягательств, образующих предложенную нами систему преступных деяний, сопряженных с наймом, необходимо сделать весьма значимую оговорку, касающуюся содержания оставшейся части настоящего параграфа. С учетом специфики незаконного найма как способа совершения преступления приходится констатировать следующее: основные дискуссионные аспекты, связанные с уголовно-правовой оценкой (независимо от того, какое именно это было деяние), обладают схожими чертами в вопросах установления того факта, что преступление было совершено по найму. Благодаря этому все основные доводы и умозаключения, высказанные нами при исследовании норм, посвященных охране жизни и здоровья личности, с той же долей вероятности распространяются и на остальные статьи настоящего Уголовного кодекса. Однако из-за высокого уровня латентности и низкой раскрываемости подобных явлений судебно-следственная практика не может похвастаться достаточным количеством примеров, на которых прослеживаются особенности квалификации найма в рамках предписаний, направленных на обеспечение свободы, общественной безопасности, сохранности мира и безопасности человечества. На основании этого далее в рамках обозначенных групп преступлений будет продолжено рассмотрение проблемных моментов, возникающих при их уголовно-правовой оценке, однако даже если при этом интересующий нас феномен не будет непосредственно там отражен, то полученные выводы также будут подразумевать его наличие в анализируемых случаях.

Следующим звеном в сформированной нами системе преступлений, сопряженных с наймом, выступают общественно опасные деяния, посягающие на свободу личности и предусмотренные ст. 126, 127 УК РФ. Объективный аспект данного посягательства заключается в противоправных умышленных действиях, связанных как с тайным, так и с открытым завладением живым человеком, его принудительной транспортировкой с места нахождения (вне зависимости, постоянное оно или временное) с целью последующего удержания против его воли на любой другой территории. Подобная формулировка весьма объемна, логична и структурирована, и, главное, не противоречит нашим наблюдениям и умозаключениям относительно объекта преступного посягательства, в связи с чем будем придерживаться именно ее. Более того, именно от данной трактовки и отталкивался Президиум Верховного Суда РФ, когда постановил «приговор и кассационное определение в отношении осужденных А., С., М., П. и Б. по ч. 3 ст. 126 УК РФ отменить, а дело - прекратить за отсутствием состава преступления»[28]. Основанием для этого явилось отсутствие таких обязательных элементов, как изъятие и перемещение потерпевшего с целью последующего удержания в другом месте.

Зачастую ошибки, связанные с определением объективной стороны содеянного, возникают еще на досудебной стадии производства по делу. Так, например, М., А., Ш. органами предварительного следствия обвинялись в похищении Т. по предварительному сговору, осуществляя который, договорились с потерпевшим о встрече в месте, где М. потребовал от Т. сесть в салон автомобиля, угрожая при этом принудительной посадкой в автомобиль в случае его отказа. Т. отказался сесть в салон машины, откуда вышел А. и, применяя физическое насилие, против воли и желания потерпевшего, посадил Т. в салон автомобиля и сел вместе с ним. Лишив потерпевшего возможности свободно передвигаться и покинуть салон автомобиля, М., А. и Ш. стали высказывать потерпевшему претензии по поводу его отказа от работы, настаивая на его обязанности передать им денежную сумму в размере сто тысяч рублей, либо работать без получения положенного денежного вознаграждения в счет погашения несуществующего долга. При этом стали перемещать его на автомобиле по улицам города, однако были задержаны сотрудниками правоохранительных органов, и Т. был освобожден1. В судебном заседании действия М. и А. были переквалифицированы с п. «а», «з» ч. 2 ст. 126 УК РФ на ч. 1 ст. 12 7 УК РФ в связи с отсутствием обязательного признака - перемещения. В то время, как уголовное дело в отношении подсудимого Ш. вообще было прекращено за отсутствием в его деяниях состава преступления.

По своей конструкции состав криминального посягательства, именуемого похищением человека, является формальным, о чем также свидетельствует определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 13 октября 2005 года № 64-005-13. «Моментом окончания данного преступления признается то мгновение, когда лицо будет захвачено и лишено возможности передвижения»[29]. В таких обстоятельствах необходимо учитывать, что время противоправного удержания может колебаться в весьма существенных пределах - от нескольких минут до многих месяцев и лет. Тогда как самому этому бесчеловечному процессу зачастую сопутствует физическое и/или психическое принуждение, которое может быть направлено как непосредственно на похищенное лицо, так и на близких ему людей. Однако, если самому захвату лица и его транспортировке на любую другую территорию не сопутствует установленный мотив, направленный непосредственно на похищение человека, и при этом одновременно в содеянном усматривается состав иного насильственного посягательства, то никакой речи о квалификации подобного по статье 126 УК РФ быть не может. Это подтверждается судебной практикой, требующей от нас действовать следующим образом: по приговору суда Таймырского (ДолганоНенецкого) автономного округа от 29 мая 2006 года гр-н П. был осужден по п. «в» ч. 3 ст. 126 УК РФ. Из материалов дела следует, что П. вместе со своей знакомой Г. и ее малолетним сыном пришел к матери П. После распития спиртных напитков Г. уснула, а П. взял ее сына на руки и вышел из квартиры, заперев дверь на ключ и лишив тем самым мать мальчика возможности догнать

его. В подъезде своего дома, поднимаясь по лестнице, П. споткнулся и упал на ребенка, придавив его массой своего тела, чем причинил ему смерть по неосторожности. В итоге из-за отсутствия у П. умысла и цели, заключавшихся в последующем удержании потерпевшего в другом месте против его воли, приговор был изменен и действия виновного были переквалифицированы с п. «в» ч. 3 ст. 126 УК РФ на ч. 1 ст. 109 УК РФ\

Но даже если не касаться таких крайностей, как причинение смерти, все равно можно обнаружить немало судебных ошибок, связанных с неправильным установлением субъективной стороны содеянного. Так, например, по приговору Тюменского областного суда от 3 мая 2000 года П. был осужден по ч. 1 ст. 30 и ч. 2 ст. 162 УК РФ (в редакции от 8 декабря 2003 г.), п. «а» ч. 2 ст. 126, ч. 4 ст. 166 и ст. 119 УК РФ. По делу установлено: П. совместно с другими лицами завладел без цели хищения автомобилем потерпевшей А., который они хотели использовать как транспортное средство во время разбойных нападений. При этом П. направил на потерпевшую пистолет и угрожал ей убийством и применением насилия, опасного для жизни и здоровья. Осужденные вывели А. из машины, связали руки, закрыли рот кляпом и скотчем, положили в багажник автомашины и закрыли его на ключ. После этого они выехали в город, но были задержаны сотрудниками полиции . В итоге Президиум Верховного Суда РФ изменил судебные решения в отношении П., переквалифицировал его действия с п. «а» ч. 2 ст. 126 УК РФ на п. «а» ч. 2 ст. 127 УК РФ и исключил его осуждение по ст. 119 УК РФ. Это оправдывается тем, что сговор преступников заключался именно в совершении разбойного нападения, в рамках которого для облегчения задуманного они и завладели автомобилем потерпевшей А. без цели хищения, тогда, как задачи перевозки потерпевшей и ее последующего удержания они перед собой не ставили. [30] [31]

В то же время, если умысел преступника на похищение все же был доказан и при этом имели место иного рода противоправные действия, не стоит забывать

точном соотнесении фактических и юридических обстоятельств происшествия. Так, например, исходя из постановления Президиума Верховного Суда Российской Федерации от 20 мая 2009 года № 112п-09 следует: Б. решил выяснить свои взаимоотношения с З. и предложил А. и Р. помочь ему в этом. После того как они нашли потерпевшего, Б. стал избивать его, а затем Б. и А. связали ему руки скотчем, вывели из квартиры, посадили в автомашину и привезли в дом Б. Во дворе дома в ходе разговора Б. решил убить З. Сделав петлю, он накинул ее на шею потерпевшему и при помощи А. и Р. повесил З. на дереве. В результате механической асфиксии наступила смерть потерпевшего1. Особенно примечательно то, что изначально по приговору Оренбургского областного суда Б. и А. были осуждены по п. «в» ч. 3 ст. 126, п. «в», «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ, а Р. - по ч. 5 ст. 33, п. «в», «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Из этого следует, что смерть потерпевшего одновременно наступила и по неосторожности в ходе похищения, и умышленно в результате убийства. Подобные решения, явно дискредитирующие деятельность лиц, их принявших, недопустимы в современном мире, когда общество, СМИ и другие социальные институты пристально следят за каждым неверным шагом органов власти. Естественно, в ходе рассмотрения дела в порядке надзорного производства квалификация была изменена на ст. 105 ч. 2 п. «в», «ж», ст. 126 ч. 2 п. «а» УК РФ.

В данном ключе уместно будет также остановиться на фактах применения насилия при похищении человека, поскольку именно они, как правило, и вызывают сложности в деятельности правоприменителей. Согласно определению судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда от 1 августа 2008 года по делу № 22-7694/2008: изначально органы предварительного расследования предъявили гр-ну С. обвинение по п. «в» ч. 2 ст. 126 УК РФ. Далее приговором Артемовского городского суда от 24 июня 2008 года С. был осужден [32] по ч. 1 ст. 115, ч. 1 ст. 119, ч. 1 ст. 126 УК РФ. Однако благодаря кассационному представлению прокурора судебная коллегия признала, что причинение легкого вреда здоровью потерпевшей З. и угроза убийством охватывались единым умыслом осужденного на похищение З. с применением насилия, опасного для ее жизни и здоровья. Действия С. в отношении З. носили характер истязания и систематического избиения потерпевшей[33].

Также определенного рода дискуссионные моменты возникают при уголовно-правовой оценке похищения, предусмотренного п. «ж» ч. 2 ст. 126 УК РФ. Они заключаются в том, что обозначенная квалификация требует либо фиксации нескольких подобных эпизодов, или же наличия одного такого факта, одновременно направленного на двух и более лиц. Но в то же время у нас остается возможность расценивать содеянное по вышеуказанной статье даже в случае отсутствия единого умысла на похищения нескольких потерпевших, осуществленные в различные промежутки времени.

Что касается корыстных мотивов при совершении данного преступления, то стоит отметить, что в практике имеются некоторые затруднения с восприятием и толкованием самой категории корысти, из-за чего возникают неправильные решения. Так, например, из Апелляционного определения Санкт-Петербургского городского суда от 15 апреля 2015 года по делу № 1-40/14 следует: А. и иные лица похитили потерпевшего с целью принудить его возвратить деньги, а не из корыстных побуждений, поскольку их действия были направлены не на завладение чужой собственностью, а были совершены при наличии предполагаемого права на деньги. При таких обстоятельствах из приговора суда подлежит исключению осуждение А. по п. «з» ч. 2 ст. 126 УК РФ, так как подсудимый не преследовал цели неправомерного обогащения, а действовал с целью понуждения потерпевшего к возврату долга, что не может относиться к корысти[34]. Таким образом, правоприменителю необходимо учитывать не только характерные особенности, присущие конкретному преступлению, но также и признаки иных уголовно-правовых категорий, позволяющих раскрыть их сущность и содержание.

Следующим элементом в рамках выделенной нами системы преступлений, сопряженных с наймом, выступают посягательства на общественную безопасность, предусмотренные ст. 205 и 206 УК РФ. В связи с этим далее мы по отдельности остановимся на рассмотрении проблемных аспектов квалификации каждого из этих деяний.

Говоря непосредственно о террористическом акте, необходимо осознавать, что «данное явление создает угрозу жизни и здоровья людей, отношениям собственности, стабильному и нормальному функционированию социальных институтов, окружающей природной среде, а также международному миру и развитию дружественных отношений между государствами»[35] [36]. Исходя из столь широкого круга общественных отношений, которые могут страдать в результате данного противоправного деяния, и вытекающей из этого необходимости в его предупреждении, законодатель обозначил моментом окончания преступления этап осуществления действий, представляющих реальную угрозу для вышеуказанных объектов. За исключением, конечно же, ситуаций, предусмотренных п. «б», «в» ч. 2 и п. «б» ч. 3 ст. 205 УК РФ. Как отмечает Н.В. Стус, «основной состав терроризма сконструирован по типу «деликта опасности», означающего необходимость установить фактическую реальную опасность в результате совершения действий, указанных в настоящей статье» . Однако в этом ключе опять-таки создается проблема оценочных категорий, обусловленная отсутствием единого подхода к пониманию того, когда и каким образом опасность приобретает реальный характер. В связи с этим в судебной и следственной практике действия виновных зачастую квалифицируются как приготовление к преступлению. Так, например, в соответствии с приговором Новгородского областного суда от 26 мая 2010 года по делу № 02-07: Т. был осужден по ч. 1 ст. 30 и ч. 1 ст. 205 УК РФ, поскольку совершение им взрыва самодельного взрывного устройства на пряслах Новгородского кремля в период общественного мероприятия, массового скопления людей в кремле и прилегающих территориях имело бы устрашающее на население воздействие и создавало:

- опасность гибели людей в связи с массовостью посещения жителями и гостями города Великий Новгород Новгородского кремля во время планируемого террористического акта, а также аварийным состоянием стен и башен кремля;

- опасность причинения значительного имущественного ущерба, так как вышеуказанные конструкции в результате взрыва могли обрушиться;

- опасность наступления иных тяжких последствий в виде нанесения ущерба экономическим и политическим интересам Российской Федерации во взаимоотношениях с иностранными государствами, дипломатическими миссиями и гражданами, приглашенными на празднование Ганзейских дней Нового времени[37].

Далее стоит упомянуть о явно выраженной коллизии, сосредоточенной в рамках п. «а» ч. 2 ст. 205 УК РФ. Она заключается в том, что, исходя из положений обозначенной нормы, совершение преступления группой лиц по предварительному сговору и организованной группой характеризуется тождественным уровнем общественной опасности. Подобное, как минимум, идет в разрез с принципом справедливости, а также противоречит логике и смыслу, которые заложены законодателем в ст. 35 УК РФ[38]. Кроме того, в данном контексте необходимо отметить, что согласно современной тенденции судебной практики в этом направлении, если объективная сторона выполнена одним лицом, а остальные участники группы - это организаторы, пособники или подстрекатели, то квалифицирующий признак, предусмотренный п. «а» ч. 2 ст. 205 УК РФ, отсутствует[39] [40].

Отдельные спорные вопросы возникают в случае причинения смерти

3

человеку во время совершения террористического акта и захвата заложника . Следует также сказать, что определенного рода замечания по поводу этих квалифицирующих признаков уже высказывались в научной литературе[41]. Одна из точек зрения заключается в том, что некоторые исследователи указывают на потребность разграничения этих деяний с теми, что предусмотрены ст. 105 УК РФ. Причиной этого выступает элемент субъективной стороны, четко обозначенный в п. «б» ч. 3 ст. 205 и ч. 4 ст. 206 УК РФ, а именно уточняющее слово - «умышленное». Об этом, например, говорит А.Н. Хлыстов, считающий, что при совершении террористического акта, захвате заложника не исключается возможность причинения смерти одному человеку или целой группе людей, но, видимо, следует исходить из того, что такие последствия наступают в результате преступной неосторожности, а не умысла[42]. Этот довод основан на том, что в действительности все же установить наличие желания и предвидения именно таких последствий является достаточно проблематичным моментом в работе правоприменителей, поскольку преступная направленность в первую очередь определяется своей специальной целью, в рамках чего само посягательство на личность не интересует преступника, так как оно выступает лишь в качестве одного из возможных вариантов ее достижения.

Весьма сложный и дискуссионный характер приобретает сложившаяся ситуация, если на нее взглянуть через призму неоконченного преступления. Это объясняется тем, что достаточно сложно будет проследить хоть какую-то логику в случае вменения лицу покушения на террористический акт или захват заложника, влекущих за собой именно умышленное причинение смерти. В этой ситуации в качестве их дополнительного непосредственного объекта выступает жизнь человека, посягательство на которую должно стать обязательным элементом объективной стороны. Однако установить здесь наличие причинной взаимосвязи не просто, так как субъективный аспект все же заключался не в преднамеренном убийстве. Так, например, из показаний подсудимого Т., данных в ходе судебного разбирательства, следует, что «он не преследовал цели причинения смерти человеку, а запланированные им взрывы не создали бы опасности гибели людей»[43].

В противовес этому можно привести мнение Н.Ш. Козаева, утверждающего, что «лицо, совершая террористический акт, изначально осознает, что его общественно опасное деяние сопряжено с посягательством на жизнь и (или) здоровье многих людей, а также оно может желать этого либо не желать, но сознательно допускать это или относиться к этому безразлично»[44]. В связи с этим ученый отрицает возможность вести речь о неосторожной форме вины при совершении убийства в процессе террористического акта.

Тем не менее, приходится констатировать тот факт, что конкуренция уголовно-правовых норм, в рамках которой одно совершенное лицом деяние одновременно содержит характерные признаки, регламентированные двумя нормами (общей и специальной) Особенной части уголовного закона, все же оставляет свой негативный отпечаток на процессе квалификации. Здесь нельзя не согласиться с мнением М.М. Галачиевой, утверждающей, что «буквальное толкование этой нормы приводит к выводу о наличии в этой уголовно-правовой норме состава убийства (ст. 105 УК РФ). Тогда как в основном составе (ч. 1 ст. 205 УК РФ) речь идет не об опасности умышленного причинения смерти, а о гибели человека»[45].

Кроме того, как отмечает Н.А. Егорова: «Убийство, искусственно включенное в конструкцию другого состава общественно опасного деяния, оказывается лишенным своих специфических черт при прочих условиях (вне контекста теракта и захвата заложника), имеющих существенное значение для квалификации содеянного. Если террористу действительно все равно, кто погиб в результате его действий (малолетние, престарелые, больные, беременные женщины, представители власти), то это не должно быть безразлично для уголовного закона и лиц, его применяющих»[46]. В действительности получается, что законодатель игнорирует не только возможное количество жертв, но и другие квалифицирующие признаки убийства, в том числе и исследуемый нами «наем», что идет в разрез не только с юридическими, но и фактическими обстоятельствами преступлений. Так, например, из приговора Ставропольского краевого суда от 27 марта 2009 года следует: К. предложил Ц. за денежное вознаграждение принять участие в массовом убийстве граждан на территории Северо-Кавказского региона. При этом пояснил, что цель преступления - дестабилизация обстановки в данном регионе. В результате на автовокзале в Пятигорске Ц. сел в рейсовый автобус, в котором ехало не менее 40 человек.

Затем по пути следования он покинул автобус, заложив в него взрывное устройство. На автовокзале в Невинномысске в автобусе произошел взрыв, в результате чего трое погибли, более 20 человек получили ранения различной степени тяжести1. Оба подсудимых были осуждены, в том числе и по п. «а», «е», «ж», «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ.

Тем не менее, несмотря на существующие разногласия в точках зрения ученых и практиков, в вышеуказанных случаях в соответствии с Федеральным законом от 30 декабря 2008 г. № 321-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам противодействия терроризму» мы должны исключать дополнительную уголовно-правовую оценку по ст. 105 УК РФ[47] [48].

Итак, не трудно заметить, что огромное внимание при квалификации данных деяний необходимо уделять субъективной стороне преступления, поскольку именно она зачастую и является ключевым фактором, способным изменить квалификацию содеянного. Так, например, согласно апелляционному постановлению Красноярского краевого суда от 26 сентября 2013 года по делу № 22-6567/2013: из приговора в отношении М., в связи с декриминализацией деяния, подлежит исключению ст. 205 УК РФ. Поскольку по смыслу закона совершение поджога или иных действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинение значительного имущественного ущерба либо наступление иных тяжких последствий, а равно угроза совершения указанных действий квалифицируется как террористический акт только при наличии у лица цели воздействия на принятие решений органами власти или международными организациями[49] [50] [51].

Важно, что указанная формулировка преступного замысла, как отмечает М.Н. Косарев, «является излишне зауженной, поскольку подобные требования могут выдвигаться не только к обозначенным субъектам, но и к иной части общества - группам лиц или отдельным гражданам, когда те вправе самостоятельно принимать решения или влиять на принятие решений, представляющих интерес для террористов» . Об этом наглядно свидетельствует террористический акт, произошедший 23 октября 2002 года в Москве на мюзикле «Норд-Ост», когда родственники и близкие захваченных вышли на демонстрацию с требованиями вывести войска из Чечни, первоначальные требования были направлены именно на конкретных физических лиц, а не только на правительство . Об этом же нам говорит статья 2 Международной конвенции о борьбе с актами ядерного терроризма[52].

Таким образом, цель совершения общественно опасного деяния выступает одним из ключевых моментов, позволяющих в подобных случаях дать наиболее правильную уголовно-правовую оценку содеянному. Как отмечает В.В. Лунеев: «Только исследуя действительное хотение субъекта, можно понять его фактическое отношение к своим действиям и их возможным последствиям, то есть установить его реальную вину, не нарушая принципа субъективного вменения»[53]. Не стоит забывать и того, что отличительным признаком ст. 167 и 205 УК РФ, помимо цели, также является момент окончания преступления, определяющий составы указанных норм как материальный и формальный, ну и, конечно же, различными будут объекты данных противоправных посягательств.

Достаточно близким по своей сущности и целенаправленности к террористическому акту выступает явление, предусмотренное ст. 206 УК РФ. Как отмечает Я.И. Гилинский, «захват заложника может быть частным случаем терроризма»[54]. В судебной практике происходило и так, что пересечения объективных сторон данных преступлений вызывали определенные трудности при квалификации. Так, например, «Б. и X. признаны виновными в захвате и удержании лиц в качестве заложников в целях понуждения государства совершить какое-либо действие как условие освобождения заложников, а также в терроризме. Однако Военная коллегия Верховного суда из вынесенного в отношении них приговора исключила ст. 205 УК РФ. Аргументировали это тем, что угрозы расстрелом заложников и производство выстрелов из автоматов в воздух не были направлены на нарушение общественной безопасности, устрашение населения или оказание воздействия на принятие решения органом власти, а преследовали цель добиться от военного командования выполнения требований о предоставлении оружия и самолета, чтобы вылететь с острова»[55].

При захвате заложника угроза создается как непосредственно для него самого, так и для адресата, на которого впоследствии оказывается давление. Как отмечает Е.А. Дрожжина: «В общем виде в результате совершения этого преступления могут быть затронуты общественные отношения, обеспечивающие свободу, здоровье, жизнь человека, конституционные права, собственность, деятельность социальных институтов, безопасность государства и иные общественные отношения»[56] [57].

Очень важным элементом для юридической оценки является момент окончания преступления. Так, для ч. 1 и 2 ст. 206 УК РФ это само совершение противоправных действий, указанных в диспозиции данной нормы, в то время как для квалификации по ч. 3 и 4 ст. 206 УК РФ обязательным признаком уже будет наступление определенных общественно опасных последствий.

Отдельные затруднения могут возникнуть в ситуациях, связанных с конкуренцией общей и специальной уголовно-правовой нормы. В частности, необходимо исключать дополнительную юридическую оценку по ст. 111 УК РФ, когда тяжкие телесные повреждения были получены лицом, захваченным в качестве заложника, в результате умышленного применения к нему насилия, опасного для жизни и здоровья. В подобных обстоятельствах, как и в ранее рассмотренных в рамках террористического акта случаях, повлекших за собой летальный исход для потерпевшего, закон требует от нас ограничиваться лишь ст. 206 УК РФ. При этом следует учитывать, что угроза совершения вышеуказанных действий не охватывается составом преступления, предусмотренным данной статьей. Этой же логики исследуемая норма придерживается в вопросах, связанных с оружием.

В то же время в литературе нет единого подхода относительно юридической оценки захвата заложника, осуществленного с использованием оружия. Так, М.В. Лопина считает, что «совершение такого преступного деяния с применением оружия или предметов, использованных в качестве него, дополнительной квалификации по ст. 222 УК РФ не требует и должно квалифицироваться

л

исключительно по п. «г» ч. 2 ст. 206 УК РФ» . А вот В.Л. Кудрявцев придерживается того, что «в подобных случаях следует при необходимости на основании заключения эксперта устанавливать, является ли примененный при захвате или удержании лица в качестве заложника предмет оружием, предназначенным для поражения живой или иной цели. При наличии к тому оснований действия лица должны получать дополнительную уголовно-правовую оценку и по ст. 222 УК РФ»[58] [59]. Как нам кажется, в данных обстоятельствах второй вариант развития событий более предпочтителен, так как само незаконное ношение оружия не охватывается п. «г» ч. 2 ст. 206 УК РФ и является самостоятельным преступлением. В этом достаточно просто разобраться, если взглянуть на примечание к норме, в котором предусмотрен специальный вид освобождения от уголовной ответственности. Речь идет о том, что если преступник освободил потерпевшего и выполнил иные требования, регламентированные ст. 75 УК РФ, это не лишает возможности его наказания по ст. 222 УК РФ, поскольку обратное фактически будет противоречить формальной логике и свидетельствовать о нарушении принципа справедливости.

Кроме того, отдельным примечательным моментом в этом контексте выступает небольшое упущение, выражающееся в отсутствии указания на совершение вышеуказанного явления с применением взрывчатых веществ или взрывных устройств. Причем их отличие от оружия совершенно очевидно, тогда, как первое - это различные химические соединения и механические смеси веществ, чьей целью является взрыв, второе же представляет собой их комбинацию со специальным приспособлением, имеющим аналогичное

Л

предназначение . На наш взгляд, подобные обстоятельства существенно увеличивают общественную опасность преступления и требуют принятия соответствующих законодательных мер.