Первые шаги реформы тюремной системы неизбежно были связаны с необходимостью установления определенных правил отбывания наказания заключения и обеспечением их выполнения. Практика и зарождающаяся советская исправительно-трудовая теория на первых порах не знали четкого определения понятия режима в местах лишения свободы. В частности, согласно исправительно-трудовому кодексу Украинской ССР 1925 года: "режим в исправительно-трудовых учреждениях должен состоять в укреплении в лицах, совершивших преступления, тех черт характера и навыков, которые могут удержать их от дальнейших преступлений и сопровождаться обязательным трудом, быть чуждым причинения физических страданий, вреда для здоровья и унижения человеческого достоинства заключенных" (ст. 3).

Проф. М.М. Исаев под пенитенциарным режимом понимал общий уклад жизни в местах заключения. "Здесь главный вопрос, который должен остановить наше внимание, – подчеркивал он, – вопрос о труде заключенных, затем образовательно-воспитательное воздействие и, наконец, о мерах поддержания дисциплины в местах заключения"[1].

На практике понятием режима охватывалось прежде всего, прогрессивная система отбывания наказания, более правильное, с пенитенциарной точки зрения, распределение заключенных, дифференциация мест заключения, деление заключенных на разряды в зависимости от степени их исправления, применение дисциплинарных взысканий и, естественно, обеспечение надзора и изоляции заключенных[2].

В понятие содержания режима в местах заключения входило также создание определенных условий для отбывания наказания отдельными категориями заключенных. На это обстоятельство обращается особое внимание начальников губернских и областных управлений мест заключений в циркулярном письме НКВД № 50 от 12.02.1923 г., в котором, в частности, говорится, что в некоторых местах заключения "имеет место следующее недопустимое явление: приговоренные к лишению свободы со строгой изоляцией или без таковой за так называемую экономическую контрреволюцию в обход установленного законом режима пользуются, благодаря своим средствам и связям, резвого рода привилегиями, часто, например, проживая под видом больных в больницах, устраивая себе командировки, отпуска и т.п. Всем этим парализуется то исправительно-трудовое воздействие, которое имеется в виду при выполнении приговора"[3].

Классификация заключенных с учетом их социального положения и классовой принадлежности становится непременным условием при определении их правового положения и связанного с этим режима отбывания наказания, а также одним из показателей статистической отчетности по местам заключения. Установление классовой принадлежности, на первый взгляд не представляющее сложности явление, на практике, в силу попыток придать видимость "объективности" статистике, вызывало различие подходов и точек зрения при отнесении заключенных к той или иной социальной группе.

Одна из таких точек зрения изложена инспектором мест заключения Ярославской губернии Завесовым в докладной записке от 14 августа 1924 г. на имя начальника ГУМЗ РСФСР. Завесов предлагает при ведении статистической отчетности классового состава заключенных, лиц, относящихся к рабочим и крестьянам, впредь именовать "прочим деклассированным элементом", так как совершение ими преступления лишает их права относить себя к рабочим и крестьянам[4].

От старой тюремной системы органы исполнения наказания Советской власти унаследовали ряд обычаев, которые были характерны для старого преступного мира. В отдельных местах заключения сохранились и стали себя активно проявлять так называемые "Иваны", которые, образуя сплоченные группы, с их помощью предприняли попытки терроризировать неугодных им заключенных, устраивать суд и расправу над ними на основе своего "обычного права". В циркулярном письме ГУМЗ РСФСР № 191 от 20 июня 1923 года обращается внимание на тяжелые последствия этого явления для мест заключения, результатом которых "является беззастенчивая эксплуатация неопытных заключенных и случаи самосудов, нередко кончающиеся увечьями и даже убийством; этим же создается благоприятная почва для побегов. В качестве неотложных мер предлагается установить строжайший контроль "над сношением заключенных с внешним миром, в частности, над перепиской; за так называемыми "Иванами" должно вестись особо тщательное наблюдение и, в случае обнаружения с их стороны стремления верховодить и властвовать, – они должны быть немедленно изолированы, как элемент опасный и деморализующий прочих заключенных"[5].

Обобщенные в Главном управлении местами заключения материалы о деятельности мест заключения за первое полугодие 1924 года свидетельствуют о крайне напряженной обстановке практически во всех регионах страны. За время с 1 апреля по 1 июля 1924 года бежало 1232 заключенных. В двенадцати случаях побеги сопровождались насилием над стражей, в 43 случаях – подкопами, проломами и т.п. За этот период в местах заключения имели место три случая массовых беспорядков, восемь массовых и пятьсот единичных голодовок, совершено четыре убийства заключенными представителей администрации, надзора и караула, два самоубийства заключенных, умерло 236 заключенных[6].

Весьма неопределенное понятие режима в действующем законодательстве при его реализации на практике вызывало серьезные затруднения в определении объема и содержания функций работников мест заключения и оценке эффективности их деятельности. Характерным примером такого положения может служить акт проверки состояния работы Барнаульского исправительно-трудового дома от 11 декабря 1926 года. Краевой инспектор мест заключения Сибири Белугин, оценивая службу надзора, пишет: "...про выполнение обязанностей надзирательским составом в отношении наблюдения за заключенными, выявления их наклонностей, поведения, благонадежности в смысле побега и т.п., – говорить не приходится, т.к. эти обязанности по развитию надзирателей в большинстве не усвоены, как задача главнейшая в деле регулирования исправительно-трудового воздействия, то есть проведения практического режима по классификации, какой должен быть в отношении той или иной категории заключенных"[7]. Инспектор в качестве главнейшей задачи надзора выделяет наблюдение за заключенными, выявление их наклонностей, поведения и т.д., и в то же время проведение практического режима по классификации рассматривает в качестве самостоятельной функции, не указывая какая служба этой функцией наделяется.

Идейно-теоретическая борьба в партии и государстве за выбор основных путей и направлений построения социализма в стране, в конечном итоге вылившаяся в борьбу за власть, принимала все более уродливые формы, выдвигая насилие в качестве одного из главных средств достижения цели. Места заключения, в первую очередь, ощутили на себе перемену политики в борьбе идейных противников.

В постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 25 марта 1928 года по докладам НКЮ и НКВД о карательной политике и состоянии мест заключения содержатся директивные указания по вопросам режима в местах заключения, – "Признать необходимым, – говорится в постановлении, – применять суровые меры репрессии исключительно в отношении классовых врагов и деклассированных преступников – профессионалов и рецидивистов (бандитов, поджигателей, конокрадов, растратчиков, взяточников и воров); дополнять назначение суровых мер репрессии в отношении перечисленных элементов не менее строгим осуществлением приговоров, допуская смягчение принятых судом мер социальной защиты и досрочного освобождения этих категорий преступников лишь в исключительных обстоятельствах"[8].

Линия на ужесточение режима получила явное одобрение на съезде административных работников РСФСР (апрель 1928 г.). "Признавая необходимым отчетливое проведение классовой политики в исправительно-трудовом деле, – отмечалось в резолюции по докладу начальника ГУМЗ Ширвиндта, съезд считает, что при организации режима в местах заключения необходимо ограничить льготы (зачет рабочих дней, представление отпусков, перевод из разряда в разряд) классово чуждым элементам и социально-опасным преступникам профессионалам-рецидивистам"[9].

Сформулированное И.В. Сталиным и высказанное им в речи на Пленуме ЦК ВКП(б) 9 июля 1928 года положение о том, "что по мере продвижения страны вперед по пути к социализму сопротивление капиталистических элементов будет возрастать и классовая борьба будет обостряться"[10], явилось основанием для оправдания произвола и насилия в отношении не только представителей оппозиционных партий, но и широких социальных слоев общества. Отсутствие четкого понятия "классовый враг" позволяло широко пользоваться механизмом уголовной репрессии. В связи с этим повсеместно стала расти численность осужденных к лишению свободы, что неизбежно вело к обострению обстановки в местах заключения.

Развитие системы исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы Советского государства весьма противоречивый, трудно поддающийся в ряде случаев логическому осмыслению процесс. С одной стороны, активный поиск новых форм и методов воздействия на личность с целью ее исправления, с другой – необоснованность репрессий и попирание ее законных прав. В качестве позитивных шагов можно указать на попытки упразднить основополагающие принципы классической тюремной системы, одним из которых являлась безусловность изоляции заключенных от внешнего мира, стремление увязать интересы реализации уголовного наказания с интересами лиц, подвергнутых этому наказанию, и их семей, которые оказались в тяжелом материальном положении в связи с осуждением их членов.

В целях сохранения и поддержки сельских хозяйств крестьян, отбывающих наказание в виде лишения свободы, Президиум ВЦИК 21 апреля 1925 года принял постановление, предоставляющее губернским Распределительным комиссиям право разрешать в период полевых работ отпуска на срок до трех месяцев заключенным крестьянам, в отношении которых распределительная комиссия установит, что они совершили преступление по несознательности, в первый раз, или вследствие тяжелых материальных условий, но не внушают опасения в смысле побега и что отпуск их не вызовет недовольства со стороны местного населения.

Время нахождения заключенного в отпуске засчитывалось ему в срок наказания при условии, если он при возвращении на отпуска представлял справку местных органов власти о том, что заключенный действительно все время отпуска работал по сельскому хозяйству и за это время ни в чем предосудительном замечен не был.

Обобщенные Главным управлением местами заключения данные об отпусках на полевые работы за 1926-1927 года (приложения № 9-12) позволяют сделать вывод, что введение и применение этого правового института в основном нашло поддержку и одобрение, как у работников мест заключения, так и у населения. Единичные случаи совершения лицами, находящимися в отпусках, преступлений и правонарушений не ставили под сомнение целесообразность и необходимость использования этого института как в целях воспитательного воздействия на заключенных, так и в целях поддержания сельских хозяйств их семей.

[1] ЦГАОР, Ф.353, Оп.2, Д. 252, л. 61.

[2] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.8, л.71.

[3] ЦГАОР, Ф.25873, Оп.1, Д.2125, л.24-27.

[4] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.83 а, л.193.

[5] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.8, л.71.

[6] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.86, л.101-102.

[7] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.8, л.72.

[8] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.488 б, л.25.

[9] ЦГАОР, Ф.4042, Оп.2, Д.8, л.72.

[10] Сталин И.В. Соч. т. 11, 1948. – С. 171.