Вестфальский мир послужил началом тех тенденций, которые позже стали противоречить тому миропониманию, которое было присуще Гуго Гроцию. Провозглашённое в Вестфальском мирном договоре 1648 г. право отдельных государств на равенство и суверенитет создавало условия для формирования сообщества, которое существенно отличалось от единого правового сообщества в том виде, в котором его себе представлял Г. Гроций. Вместо единого правового сообщества основными субъектами международного права и международных отношений стали выступать отдельные суверенные государства, которые начали в индивидуальном порядке решать какое международное право им нужно и какое международное право они были готовы создавать и поддерживать. Парадокс заключался в том, что тенденция, направленная не на создание системы коллективной безопасности, а на поощрение индивидуального выбора каждого суверенного государства, своим появлением обязана именно Г. Гроцию, который придал светский характер естественному праву. Здесь логика такова: если естественное право обязано своим происхождением не вечному божественному праву, а подчинялось лишь человеческому разуму, то каждый государь получал право на толкование существующего права; следовательно, результатом личного толкования могли быть личные действия. Таким образом, международное право превращалось в право, с которым были согласны государства. Однако, такой исход по существу подрывал общность государств.

Вестфальский мирный договор хотя на словах и провозглашал создание единого христианского сообщества наций, на деле же открыл эпоху суверенного абсолютизма европейских государств, не признающих никакой верховной власти[1]. В связи с этим становятся объяснимыми усилия, предпринимаемые правоведами с целью ограничения возможностей для ведения войн между государствами и принятия ответных мер к нарушителям, в условиях отсутствия какой-либо надгосударственной власти.

Следует подчеркнуть, что многие представители школы естественного права XVII и XVIII веков были непримиримыми в том, что касалось вопроса о взаимоотношении естественного международного права и позитивного международного права. Они не допускали существования ничего, кроме естественного международного права. Например, такие представители этой школы, как Самуэль фон Пуфендорф и Христиан фон Вольф считали, что международные отношения государств регулировались исключительно нормами естественного международного права. Ими полностью отвергалось существование позитивного международного права, создаваемого государствами в их взаимных отношениях.

Немецкий философ-энциклопедист Христиан фон Вольф утверждал, что только государство, которое непосредственно пострадало от нанесённых оскорблений, имело право в качестве ответной меры объявить войну обидчику. По его убеждению, войны, развязанные для наказания незаконных действий третьей стороны, должны были объявиться вне закона. Он соглашался с мнениями Самуэля Пуфендорфа и Корнелиса ван Бейнкерсхука о необходимости соблюдения третьими странами абсолютного нейтралитета в отношении войн, ведущихся конфликтующими державами, причём независимо от того, какая из двух сторон вела войну за справедливое дело[2]. Этот подход был основан на том, что одно государство было не вправе судить другое. Иными словами, все государства обладали равными правами, и одно государство не могло судить действия другого. Толкование права одним властителем имело такие же основания на существование, как и толкование другого.

Положения о коллективном действии государств, закреплённые в Вестфальском мирном договоре, так никогда и не были осуществлены; новое понимание правопорядка всё дальше уходило от концепции коллективных действий государств. Между тем в Европе генерировались всё новые предложения о создании нового международного правопорядка, основанного на идее «вечного мира». Среди наиболее известных авторов подобных предложений можно назвать французского аббата Шарля Сен-Пьера (Шарль-Ирене Кастель, аббат Сен-Пьер (фр. - Charles-Irenee Castel, abbe de Saint-Pierre), 1658-1743) и немецкого философа Эммануила Канта (нем. - Immanuel Kant, 1724-1804). Оба эти мыслителя были всецело поглощены идеей о том, каким образом государства, объединённые в одно организационное целое, могли бы отказаться от войны в международных отношениях. Однако главной тенденцией в международных отношениях того времени было отнюдь не создание какого-либо общеевропейского объединения, а стремление к обретению максимальной независимости и государственного суверенитета каждой из европейских стран.

Следует заметить, что большинство представителей школы естественного права XVII и XVIII веков не ограничивались простым изложением естественных прав и обязанностей государств. Вслед за Гуго Гроцием они утверждали, что государства, кроме естественных прав и обязанностей, вытекающих из самой «природы» человека и познаваемых с помощью разума, могли также приобретать права и обязанности на основе международных договоров. Однако считалось, что международные договоры так же, как и международные обычаи, новых прав для государств не создавали. Значение этих источников сводилось к подтверждению и конкретизации существующих независимо от них естественных прав народов и государств. Иначе говоря, наряду с естественным международным правом признавалось позитивное международное право.

В рассматриваемый период особо выделяется вклад Эмера де Ваттеля в развитие науки международного права. Известный швейцарский дипломат, философ и правовед Эмер де Ваттель родился спустя 69 лет после смерти основоположника науки международного права - Гуго Гроция. Однако жил и творил в период, когда науку международного права развивали такие выдающиеся учёные и мыслители, как Христиан фон Вольф, Корнелис ван Бейнкерсхук и Жан-Жак Руссо (фр. - Jean-Jacques Rousseau, 1712-1778).

Э. де Ваттель поддерживал идею обретения государствами полного суверенитета. Хотя он сам себя называл приверженцем теории естественного права, своими трудами Э. де Ваттель проложил дорогу правовому позитивизму. Его фундаментальный труд «Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов»[3] (фр. - Le Droit des gens: Principes de la loi naturelle, appliques a la conduite et aux affaires des Nations et des Souverains), изданный в 1758 г., полностью отражал интересы суверенов. Книга основана на личном дипломатическом опыте автора, поэтому изобилует примерами, взятыми из международной жизни того времени, и полна практических советов и рекомендаций. Э. де Ваттель разделял взгляды Г. Гроция относительно того, что человеческими делами управляет право, данное свыше, т.е. высшее право, а не право, созданное самими людьми[4]. По оценке специалистов, Э. де Ваттель поднял роль государства и государственную волю на такую высоту, что правовой позитивизм - теория, согласно которой право формируется из позитивных действий самих государств, - стал естественным результатом разделяемой этим дипломатом идеологии[5] [6].

Э. де Ваттель, основываясь на предположении о том, что все люди от природы равны, утверждал, что все государства - большие или малые, сильные или слабые - являются равными. Исходя из этого, он считал справедливой войну против тиранов и угнета-

^ 156

телей .

Однако, Э. де Ваттель по сравнению с Г. Гроцием придавал меньшее значение положению о наказании в международном праве. К числу его заслуг можно отнести то, что он более подробно разработал вопрос о методах разрешения межгосударственных споров, не прибегая к войне. Это было важно для рассмотрения вопросов, связанных с нарушением государствами международных договоров, но мало что добавило к разработанным Г. Гроцием положениям об использовании войны для решения спорных вопросов и методах её ведения.

Что касается международных договоров, то Э. де Ваттель особо подчёркивал важность их соблюдения. Он предостерегал суверенов о том, что несоблюдение международного договора приведёт к утрате доверия[7]. Но при этом он сознавал, что «наученные горьким опытом, показывающим, что святая обязанность соблюдать международные договоры не всегда является надёжной гарантией того, что они будут исполняться, люди всегда пытались найти гарантии от вероломства, средства по обеспечению их соблюдения, независимо от наличия доброй воли у государств, заключивших договоры».

Э. де Ваттель предложил четыре способа, направленных на обеспечение выполнения международных договоров в тех случаях, когда стороны не выполняли взятые на себя обязательства: активное привлечение поручителей; использование возможностей поручительства; использование материального обеспечения; удерживание заложников. В качестве поручителей, по его мнению, могли привлекаться крупные державы, которые могли заставить стороны соблюдать все условия, зафиксированные в подписанных договорах. Поручители могли использовать силу для убеждения или принуждения стороны к соблюдению условий договора. Поручительство являлось залогом для выполнения договора вместо стороны, его подписавшей. Материальное обеспечение, по мнению Э. де Ват- теля, можно было использовать, когда договор заключался для выполнения обязательств сторон. Для обеспечения договоров могли использоваться как имеющиеся в распоряжении государства материальные ценности, так и его территории, которые могли удерживаться в залоге до тех пор, пока стороной не выполнялись все взятые на себя договорные обязательства. Э. де Ваттель также поддерживал вариант с удерживанием заложников в качестве возможного рычага воздействия на сторону, уклоняющуюся от выполнения обязательств, и принуждения её к быстрейшему их выполнению. При этом он рассматривал заложников в качестве обычных граждан, которые были обязаны исполнить свой гражданский долг, когда того пожелал государь. Например, он одобрил захват французскими властями английских лордов. Последние удерживались в заложниках вплоть до момента, когда британской стороной были выполнены все условия Аахенского договора 1748 г., заключённого между Францией с одной стороны и Англией и Нидерландами с другой, в результате чего от Франции к Англии перешёл остров Капе-Бретон[8].

Э. де Ваттель, как и Г. Гроций, был сторонником мирного разрешения споров, возникающих между государствами. Он отмечал, что споры возникали в результате нанесённых обид или попранных прав. Он считал, что государства должны отстаивать свои законные права, но при этом всегда с уважением относиться к правам других государств. Он подробно описывал различные методы мирного урегулирования споров, включая международный арбитраж, проведение многосторонних консультаций и конференций, конгрессов и международных расследований. Он считал, что международный арбитраж наиболее хорошо подходил для урегулирования международных споров. Вместе с тем Э. де Ваттель предостерегал от использования механизма международного посредничества в тех случаях, когда создавалась реальная угроза безопасности государства. Война, по Э. де Ваттелю, являлась крайним средством разрешения международных конфликтов[9].

Э. де Ваттель являлся сторонником той идеи, что государства могли на законных основаниях прибегать к войне в порядке самообороны, при этом он использовал ту же аргументацию, что и в отношении к отдельному человеку, безопасности которого возникает угроза, в силу чего тот вынужден обороняться. Он понимал ответные меры в качестве наказания: «народ уступает государству своё право осуществлять наказание», - утверждал Э. де Ваттель. По его убеждению, право осуществлять наказание принадлежало каждому отдельному государству, и оно реализовывалось путём ведения военных действий[10]. Э. де Ваттель в этой связи напоминал главам государств, ведущих несправедливые войны, что те будут вынуждены дать ответ «королю королей», добавляя при этом, что те правители, которые вели несправедливые войны, должны будут заплатить за то зло, что они совершили, и «даже могут быть подвергнуты в показательном порядке наказанию, если сие потребуется, в качестве сатисфакции для пострадавшей стороны или для населения потерпевшего государства»[11]. Э. де Ваттель не был согласен с Г. Гроцием в вопросе об обязанности государства выплачивать репарации в случае развязывания им несправедливой войны. Он считал, что ответственность нёс лично правитель, а не государство в целом. Он и должен был платить. Э. де Ваттель также отмечал, что право осуществлять наказание путём объявления войны должно быть ограничено лишь соображениями безопасности государства[12]. Это последнее замечание Э. де Ваттеля, по мнению американского профессора А. Нуссбаума, не очень согласовывалось с другим его мнением по поводу права на осуществление наказания[13].

В отношении реакции властей на бунты и восстания, Э. де Ваттель предостерегал от слишком жестокого наказания зачинщиков. Он считал, что последствия таких мер могли оказаться ещё более негативными, чем сами действия организаторов беспорядков. В качестве примера он ссылался на пример жестокого испанского наместника в Нидерландах герцога Альбу, подписавшего смертные приговоры двадцати тысячам подданных этой страны. В результате такой жёсткой политики репрессий Испания окончательно утратила власть над Нидерландами. Вместо подобных крайних мер Э. де Ваттель рекомендовал амнистировать виновных. Точно также он считал, что принципы гуманизма, сдержанности, правдивости и чести во время военных акций должны были действовать в отношении обеих сторон конфликта. По его мнению, соблюдение законов войны должно было способствовать уменьшению желания осуществлять акты возмездия и укреплять доверие, которое, в конечном счёте, являлось необходимым условием для достижения мира и подписания мирного договора между противоборствующими сторонами. Он чётко отделял вопрос о наказании повстанцев от других положений мирного договора с повстанцами. «Стороны вооружённого конфликта поступают мудро, договариваясь друг с другом о той мере наказания, которая будет осуществлена при нарушении положений договора; в этом случае наказание должно быть применено к виновной стороне, а сам договор должен продолжать действовать в полном объёме»[14]. Как полагал Э. де Ваттель, в том случае, если за серьёзные нарушения условий договора виновная сторона не несла ответственность - материальную или моральную - война могла быть возобновлена.

Э. де Ваттель обращал особое внимание на то, что война не должна была вспыхивать в результате чьей-то ошибки или действий кого-либо из подчинённых верховной власти. Он считал, что лучше прибегнуть к репрессалиям, чем допустить перерастания спора в войну. К тому же репрессалии легче осуществлять, они являлись более надёжным и умеренным вариантом действий властей по сравнению с войной. Репрессалии доставляли виновникам такие же страдания, какие они сами причинили пострадавшей стороне. Наказания, помимо объявления войны, могли включать такие меры, как лишение определённых привилегий, таких, например, как право пересечение страны, конфискация имущества, и принятие контрмер. Имущество должника могло быть конфисковано в качестве законных мер. Собственность подданных другого государства также могла быть подвергнута конфискации. Подданные могли удерживаться в заложниках, но их не следовало убивать. При этом Э. де Ваттель выступал за более «мягкие» методы воздействия на виновных. По его мнению, мягкие действия предпочтительнее использовать в той ситуации, когда «дело явно носит справедливый характер»[15].

Э. де Ваттель развил многие положения Г. Гроция, касающиеся обеспечения выполнения международных договоров. Он соглашался с мыслью о том, что война и ответные меры в виде репрессалий должны использоваться в качестве инструмента для отстаивания справедливого дела, но при этом особо настаивал на том, чтобы то и другое в международной политике применялось умеренно. Он также активно пропагандировал идею международного арбитража и другие способы мирного урегулирования межгосударственных споров. Э. де Ваттель обогатил учение Г. Гроция практическими рекомендациями, указав на те конкретные меры, которые следовало применять для обеспечения выполнения международных договоров. Но при этом нельзя не отметить, что он выступил против теоретического наследия Г. Гроция, одним из основных положений которого являлся тезис о том, что международное право носит надгосударственный характер, оно стоит выше как отдельных государств, так и сообществ государств. В результате усилий Э. де Ваттеля обрели большой вес идеи о том, что государство должно быть полностью суверенным.

Соблюдение условий международных договоров и установок обычаев считалось оправданным, если это отвечало интересам самого государства, например, в случае, если на подобном соблюдении настаивало влиятельное государство-поручитель. Государственный интерес был для Э. де Ваттеля неоспоримым приоритетом, что серьёзно подрывало правовую основу естественного права в отношении соблюдения норм международного права, которая заключалась в том, что государствам необходимо поступать только законным и справедливым образом, независимо от того, выгодно ли это им или нет.

Поскольку Э. де Ваттель пропагандировал идею о том, что ни одно государство не вправе судить действия другого, то это естественным образом означало, что никакое государство не могло ставить под сомнение законность решения иного государства объявлять войну или прибегать к репрессалиям. Вместо того, чтобы обращать внимание на законность объявления и ведения войны, Э. де Ваттель считал, что следует ограничиться недопущением эскалации военных действий путём обращения к соседним государствам соблюдать нейтралитет. Он утверждал о существовании нормы международного права, согласно которой третьи государства обязаны были воздерживаться от участия в войне - они обязаны были объявить о своём нейтралитете[16]. Таким образом получалось следующее: в результате комбинации политики нейтралитета и идеологии правового позитивизма, основанной на ничем не ограниченной государственной воли, подрывалась концепция, согласно которой законной могла быть лишь та война, которая велась во имя справедливого дела.

Э. де Ваттель, в частности, утверждал, что решения, находящиеся в сфере правового регулирования и связанные со справедливыми основаниями для объявления войны, должны были быть частным делом самих правителей, делом их личной совести. Он считал, что необходимо было ограничить право суверенов равных по мощи государств судить или осуждать действия друг друга. Путём такого суждения Э. де Ваттель проложил дорогу правовому позитивизму, который пришёл на смену естественному праву, служившему единственной теоретической основой и источником международного права .

Идеи Э. де Ваттеля по поводу суверенитета и государственного интереса оказали влияние на идеологов Великой французской революции. Вот как оценивается вклад Э. де Ваттеля: «Ваттель дал точное и очень характерное определение государственного суверенитета, и те черты, которыми он наделил это понятие, отсутствовали в политической философии известного французского мыслителя Жана Бодена. Философия Э. де Ваттеля была глубоко укоренена в идеологии эпохи Просвещения, которая в интеллектуальном плане подготовила почву для Великой французской революции 1789-1794 гг.»[17] [18]. Благодаря такому пониманию международное право стало рассматриваться в качестве согласованной концепции, совпадающей с государственной волей, а не как ниспосланный свыше дар.

Учение Георга Гегеля (Георг Вильгельм Фридрих Гегель, нем. - Georg Wilhelm Friedrich Hegel, 1770-1831) имело значительное влияние на взгляды учёных по вопросу войны. Г. Г егель, исходя из абсолютного суверенитета государств, считал, что государственная воля не может быть связана ничем, и, следовательно, она стоит выше относительно обязательств по международным договорам. Из этого им делался вывод о том, что спор между государствами может быть решён только с помощью войны[19].

Заключительный акт Венского конгресса 1815 г., подписанный после окончания наполеоновских войн, содержал ряд положений, заимствованных у Э. де Ваттеля. Это не удивительно, поскольку его фундаментальный труд «Право народов» к этому времени был популярным в Европе и США. Венский конгресс был созван в первую очередь для того, чтобы найти решение проблем, которые грозили привести к новым войнам[20]. В заключительном акте Венского конгресса содержались положения относительно границ европейских держав. Например, для демаркации государственной границы между Пруссией и Нидерландами на Конгрессе была сформирована смешанная экспертная комиссия; были решены другие территориальные вопросы, в частности, Великобритания, Австрия, Франция и Россия гарантировали передачу Саксонии Пруссии. Страны - участницы Венского конгресса согласовали принципы коллективного использования европейских рек; определили порядок размещения и хранения финансовых средств в третьих странах; выработали правила в сфере дипломатических сношений. Участники Конгресса высказались в пользу международного арбитража при решении международных споров, были зафиксированы решения по Великому герцогству Люксембург. Австрия, Франция, Великобритания, Португалия, Пруссия, Россия и Швеция приняли совместное решение о предоставлении Швейцарии статуса страны с государственным нейтралитетом и согласились выступать в роли гарантов её нейтралитета, что было зафиксировано в Договоре, подписанном в ноябре 1815 г. сразу после завершения работы Венского конгресса[21].

В отличие от Вестфальского мирного договора 1648 г., Заключительный акт Венского конгресса 1815 г. не содержал положений об обеспечении выполнения договорных обязательств; на примерах итогов Вестфальского мира и Венского конгресса отчётливо видно насколько контрастируют идеи Г. Гроция и Э. де Ваттеля в вопросе об обеспечении выполнения договоров с участием третьих сторон, а также в случаях, когда не затрагивались государственные интересы.

Вторая половина XVIII в. отличилась тем, что идеи естественного права нашли своё отражение в государственных актах, принятых в США и Франции. В 1775 г. Бенджамин Франклин (англ. - Benjamin Franklin, 1706-1790) писал: «Ваттель прибыл к нам в подходящее время, в момент, когда обстоятельства, сопутствующие рождению нового государства, часто вызывают надобность в обращении к праву народов»[22]. Б. Франклин считал, что в случае необходимости определить норму международного права следовало обратиться к труду Э. де Ваттеля. Действительно, так получилось, что ряд положений из учения Э. де Ваттеля процитировали в американской прокламации о нейтралитете 1793 г. Ссылка на естественное право сделана также в Декларации независимости США 1776 г. В ней провозглашено право народов «расторгнуть политические связи, соединявшие его с другим, и занять среди держав земного шара то отдельное и равное положение, на которое ему дают право законы природы и Творца природы»[23].

Под влиянием теории естественного права принимались акты Великой французской революции 1789-1794 гг., в которых говорилось об основных естественных правах народов. Французская буржуазная революция внесла свой вклад в разграничение оборонительных и агрессивных войн, квалифицируя как законные только оборонительные войны, а агрессивные - как преступления. Однако такое разграничение проводилось не на основе критерия, состоящего в том, что агрессором является нападающая и начинающая войну сторона, а на основе цели войны, т.е. в зависимости от того, имела ли война цель защитить законные права народов или она осуществлялась для порабощения других народов1.

Этот период характеризуется, с одной стороны, попыткой ограничить войну в международных отношениях, а с другой - усилением колониальных войн с целью захвата новых земель. Отдельные проблемы международного права продолжали разрабатываться под влиянием идей Жан-Жака Руссо и Иммануила Канта. На данном этапе своего развития наука международного права меньше внимания обращала на деление международного права на естественное и позитивное. Акцент переносился на правотворческую деятельность государственной власти, в том числе и в сфере международных отношений. В науке международного права лидирующую позицию занимало направление юридического позитивизма, который сыграл положительную роль в развитии науки международного права. Его представителями были такие выдающиеся учёные, как Ласса Оппенгейм (анг. - Lassa Francis Lawrence Oppenheim, 1858-1919), Август Геффтер (нем. - August Wilhelm Heffter, 1796-1880), Франц фон Лист (нем. - Franz von Liszt, 1851-1919), аргентинский учёный Карлос Кальво (исп. - Carlos Calvo, 1824-1906) и русский учёный Ф.Ф. Мартенс. Благодаря юридическому позитивизму совершилась систематизация договорной практики в виде, например, сборника источников, составленного швейцарским учёным Иоанном Блюнчли (Иоанн Каспар Блюнчли, нем. - Johann Kaspar Bluntschli, 18081881). Однако, этот период отличился также своей ограниченностью - позитивное международное право распространялось лишь на «цивилизованные нации», вне сферы действия международного права оказались народы колоний западноевропейских государств в Азии и Африке.

Сравнивая доктринальные подходы в Средние века и в Новое время в отношении войны и основываясь на теории естественного права, следует выделить существенные [24] различия между ними. В условиях утверждения буржуазного порядка в теории естественного права складывалось представление о государстве как субъекте международного права. В отличие от прежнего подхода, уже государство, а не монарх, становилось носителем естественных прав и обязанностей и выступало в качестве основного субъекта в международных отношениях. Становление этого нового подхода происходило постепенно; окончательно он утвердился после Великой французский революции 1789-1794 гг. При этом государство отождествлялось с народом, а воля государства - с волей народа.

Средние века характеризовались делением государств по религиозному признаку. Доктрина международного права в Новое время уже не признавала такого деления государств: все государства стали формально признаваться равными. В отношении вопросов войны представители школы естественного права исходили из того, что существовали два способа разрешения международных споров: силой или мирными средствами. На различных этапах развития менялось отношение к этим двум способам. Сторонники естественного права в Новое время придавали приоритетное значение мирным средствам разрешения споров и осуждали бесконечные войны эпохи абсолютизма. В этом отношении отличались, например, идеологи Великой французской революции Шарль де Монтескьё (Шарль Луи де Секонда, барон Ля Брэд и де Монтескьё, фр. - Charles Louis de Seconda, Baron de La Brede et de Montesquieu, 1689-1755) и Жан-Жак Руссо. Ш. де Монтескьё писал: «Народы должны во время мира делать друг другу как можно больше добра, а во время войны - как можно меньше зла»[25]. Ж.-Ж. Руссо считал, что война может быть только между государствами, а не между людьми, в которой частные лица становятся врагами случайно и выступают в качестве солдат[26].

Такие их позиции объяснялись тем, что войны мешали законам развития капитализма - развитию торговли, промышленности и т.д. Война этими мыслителями изображалась как крайнее средство разрешения споров. Идеологи буржуазии модифицировали концепцию справедливых и несправедливых войн. На основе теории естественного права доказывалось, что народы имели право защищаться в случае нападения, и такая война считалась справедливой. Всякая другая война объявлялась ими несправедливой.

Если в Средние века учёные обращали особое внимание на исследование причин справедливой войны, то идеологи буржуазии выясняли прежде всего причины, по которым война считалась недопустимой.

Следует отдельно коснуться наследия представителей теории естественного права Нового времени, которые отличались своими утопическими взглядами. Прежде всего имеется в виду план создания федерации европейских государств, автором которого был основатель штата Пенсильвания в США Уильям Пенн (англ. - William Penn, 1644-1718). В 1693 г. он опубликовал свой план, согласно которому такое объединение европейских государств могло положить конец войнам. Аналогичный план в XVIII в. выдвинул аббат Шарль Сен-Пьер, согласно которому предлагалось создать федерацию христианских государств в целях предотвращения войны. Этот план стал объектом критики со стороны Жан-Жака Руссо в его сочинении «Критика проекта вечного мира»[27].

В этом отношении отличался подход выдающегося немецкого мыслителя Иммануила Канта по установлению правопорядка во взаимоотношениях между государствами. Он, в частности, писал: «Народы в форме государств можно рассматривать как отдельных людей, которые в своём естественном состоянии (т.е. в независимости от внешних законов) уже своим совместным существованием нарушают право друг друга, и каждый из них в целях своей личной безопасности может и должен требовать от другого вступления вместе с ним в устройство, подобное гражданскому, где каждому может быть гарантировано его право. Это был бы союз народов, который, однако, не должен быть государством народов»[28]. Обеспечение вечного мира между народами И. Кант считал вполне реальной идеей.

Таким образом, представители теории естественного права Нового времени стремились ограничить использование войн как средство разрешения международных споров. Однако, если война оказывалась неизбежной, они стремились ограничить способы её ведения рамками предписаний международного права, ссылаясь на гуманизм.

На протяжении всего XIX в. европейские державы для решения возникавших спорных вопросов созывали конгрессы, подобные Венскому конгрессу 1815 г. Для принятия решения по Крымской войне в Париже был созван Парижский конгресс, в результате которого был заключён Парижский договор от 1856 г. В созданную на основе этого договора Международную комиссию по статусу реки Дунай помимо европейских держав была включена и Турция, что означало расширение международно-правового сотрудничества, и выход его за рамки европейского континента. После Парижского конгресса следующим значимым событием в истории международного права стал Берлинский конгресс 1878 г. На Берлинском конгрессе стороны сделали попытку решить проблему Балкан. На следующем Берлинском конгрессе 1885 г. европейскими державами была «поделена» Африка[29].

В контексте упоминания данных конгрессов следует отметить, что Э. де Ваттель приветствовал проведение международных конгрессов, полагая что с их помощью можно было успешно предотвращать вооружённые конфликты. Однако история свидетельствует об ином: XIX в. оказался веком череды ожесточённых войн. В стремлении создать колониальные империи европейские державы вели между собой войну по всему миру. Это был век так называемых «кабинетных» войн, то есть войн, целью которых было формирование и расформирование всевозможных военных альянсов и коалиций стран[30]. Войны велись за приобретение все новых колоний, и велись они как против коренных народов этих территорий, так и против внешних конкурентов. Ни один из поводов для ведения подобных войн не вписывался в концепцию «справедливой войны» 1. 1 роция.

Несмотря на углубляющееся несоответствие практики международных отношений того времени положениям концепции «справедливой войны», на деле государства продолжали объявлять справедливыми лишь свои поступки. При этом государства избегали официально объявлять и вступать в войну, и вместо этого часто использовали репрессалии, не доводя дело до войны. В реальности же, растущее стремление государств к обретению равноправия, а также усиление правового позитивизма в качестве источника международного права и ослабление источников права, связанных с естественным и божественным началом, а также последствия объявления рядом стран своего нейтралитета привели к тому, что из международной жизни и науки международного права была практически вытеснена идея о том, что государство может на законных основаниях вступать в войну и вести военные действия лишь при условии, что та война, в которую оно вступает, отвечает всем критериям концепции «справедливой войны». И несмотря на всё это, специалисты называют XIX в. «золотым веком», «эпохой расцвета» международного права, когда государства самым подробным образом разработали механизм обретения государственного нейтралитета, выработали нормы, регулирующие правила ведения войны (нормы международного гуманитарного права), а также нормы дипломатического права, обогатили теорию и практику заключения международных договоров и т.д. Это была эра заключения многосторонних международных договоров, в которых были прописаны нормы межгосударственных сношений, что в свою очередь дало толчок появлению международных межправительственных организаций, таких, например, как Всемирный почтовый союз, Международный союз электросвязи[31]. В этом отношении напомним, что Парижская декларация по морскому праву 1856 г. содержала положения, в которых регулировались вопросы, связанные с ведением войны на море, включая и такую норму, как объявление каперства вне закона[32]. В 1864 г. была принята первая Женевская конвенция, направленная на защиту больных и раненых в действующих армиях[33].

Судя по многим документам XIX в., можно сделать вывод о том, что укрепление позиций правового позитивизма и концепции полного государственного суверенитета привели к ослаблению идеи правового ограничения на ведение войн. Однако в этом вопросе практика и наука международного права расходились. Этот факт остался незамеченным. Если внимательно ознакомиться с документами того периода, то можно увидеть, что практически все правительства европейских стран пытались дать правовое обоснование тем войнам, которые они вели. Таким образом, правовой позитивизм присутствовал в международных договорах, а общие принципы международного права продолжали базироваться на положениях естественного права. Такое состояние объясняется тем, что правовой позитивизм сам по себе не мог дать ответы на те вопросы, на которые уже содержались ответы в естественном праве, включая и то, каким образом право может носить обязательный характер для суверенного государства. Правовой позитивизм также не мог дать адекватного ответа на вопрос о соблюдении принципа невмешательства или о соблюдении прав нейтрального государства в свете встречного положения о том, что суверенное государство имеет право объявлять и вступать в войну с кем хочет по собственному желанию[34].

По мере того, как теоретики-правоведы внутригосударственного права целенаправленно задвигали на второй план естественное право, называя его «расплывчатым», «полным предрассудков», «реакционным» и т.д., международное право оказалось под огнём критики. Причиной этого являлся другой фактор - международное право не очень хорошо вписывалось в теорию позитивного права. Именно исходя из этого, основатель юридического позитивизма, ведущий британский правовед того времени Джон Остин (анг. - John Austin, 1790-1859) именовал международное право «позитивной моралью». Иными словами, он отрицал юридическую силу норм международного права. Дж. Остин явился продолжателем идей своего соотечественника, политического мыслителя Томаса Гоббса. Он разделял одно из главных положений учения Т. Гоббса, а именно то, что нормы права исходят от государя[35]. Дж. Остин считал, что само право означало веление государя, поддерживаемое санкциями за его невыполнение. Что касается отношений между государствами, то ни одно из государств не обладало суверенными правами в отношении какого- либо другого государства; ни одно из государств не вправе давать команды, не говоря уже о санкциях за их неисполнение[36]. Для поддержания позитивной морали Дж. Остин предлагал строить отношения между государствами на основе «подобия права». Он утверждал, что «нормы «позитивной морали» формируются с помощью общественного мнения, которое выражается всеми слоями общества». При этом нормы международного права формировались на основе мнения, выражаемого не одним, а сразу многими народами. Таким образом, международное право, по его мнению, «является выражением мнений и отношений, существующих между нациями и народами». Он считал, что нормы международного права могут стать подлинными правовыми нормами при условии, что они внедрены во внутригосударственное законодательство. Благодаря внедрению этих норм в местное законодательство, они превращаются в своего рода формы волеизъявления государя и поддерживаются соответствующими санкциями[37].

Согласно теории Дж. Остина, истинное или подлинное право невозможно в международной правовой системе, в которой нет единого государя. Он полагал, что если сами нормы не имеют обязательного характера, то и их несоблюдение не должно подразумевать санкции.

Известный немецкий правовед Георг Еллинек (нем. - Georg Jellinek, 1851-1911), профессор Гейдельбергского университета, придерживающийся позитивистских взглядов, развил в русле позитивистского учения Дж. Остина вопрос о поиске источника обязательной силы норм международного права в условиях, когда в мире нет единого госу- даря-правителя. Научный интерес Г. Еллинека лежал в плоскости социально-психологических аспектов права, которыми занимался его коллега по университету Макс Вебер (Максимилиан Карл Эмиль Вебер, нем. - Maximilian Carl Emil Weber, 1864- 1920)[38]. Г. Еллинек разработал учение самоограничения государства, с помощью которого нормам международного права можно было бы придать обязательную силу. Он писал: «В отношении суверенного государства, вступающего в правовые отношения с другим государством, начинают действовать нормы международного права посредством наложения этим государством на себя определённого «самоограничения», от которого оно может отказаться в любой момент, не нарушая при этом норм права»[39]. Подобный подход Г. Елли- нека полностью укладывался в русло учения правового позитивизма, но не давал ответа на ключевой теоретический вопрос: как можно считать международное право нормативным образованием, если каждое суверенное государство может в любой удобный для себя момент снять с себя все международные обязательства?

Другой немецкий философ права - Генрих Трипель (нем. - Heinrich Triepel, 18681946) - выдвинул идею о том, что общая воля государств, нашедшая свое выражение в международных договорах и обычных нормах международного права, может ограничивать свободу каждого отдельно взятого государства отказываться от исполнения договорных обязательств[40]. Г. Трипель, однако, не смог объяснить, каким именно образом должна формироваться общая коллективная воля государств или почему общая воля должна в правовом отношении рассматриваться в качестве приоритетной применительно к воле отдельных государств. Он рассматривал волю как рациональную субстанцию и, следовательно, как нечто, что можно ограничивать. Но в целом, он эти вопросы считал второстепенными и находящимися за пределами правовой науки. Помимо учения о коллективной воле, 1. Трипель также ввел в научный обиход понятие «правового дуализма». Он отделил сферу внутригосударственного права от международного. В результате каждая из этих правовых сфер может быть подвергнута самостоятельному анализу, и у уче- ных-правоведов появилась возможность по отдельности рассматривать правовые обязательства в рамках каждой из этих двух систем права. По оценке профессора А. Нуссбаума, подходы Г. Трипеля к самоограничению и правовому дуализму оказали существенное

^ 191

влияние на ход дальнейшего развития науки международного права .

В учении Дж. Остина решающее значение отводилось санкциям как эффективному механизму обеспечения выполнения международно-правовых предписаний. Такой узкий подход Дж. Остина к международному праву не разделял его соотечественник Генри Мейн (Генри Джеймс Самнер Мэйн, анг. - Henry James Sumner Maine, 1822-1888), который отмечал, что «основатели международного права, хотя и не предусматривали санкций за его невыполнение, тем не менее заложили основу теории соблюдения норм права»[41] [42]. Это мнение разделял и немецкий правовед Ласса Оппенгейм, по состоянию здоровья переехавший в 1895 г. из Германии в Англию и преподававший в Кембриджском университете. Л. Оппенгейм активно пропагандировал идею о том, что международное право являлось позитивной правовой системой, и что в таком коренном вопросе как государство, международное право нельзя рассматривать как структуру, стоящую над государственной волей.

Л. Оппенгейм усматривал правообязывающую силу международного права в согласии государства или в самоограничении государства. Вот, что он писал по этому поводу: «Нет сомнений в том, что эти последователи Дж. Остина полагают, что международное право в меньшей степени обладает обязательной силой ... однако если государства дадут своё согласие на то, чтобы соблюдать нормы международного права, они в определённой степени будут юридически обязанными по отношению к этим нормам»[43].

Л. Оппенгейм писал: «С точки зрения права война представлялась естественной функцией государства и прерогативой его неограниченного суверенитета»[44].

Л. Оппенгейм разграничивал такие понятия как нормы международного права и моральные нормы, полагая, что в то время как «соблюдение норм международного права обеспечивается внешней силой», моральные нормы соблюдаются лишь на основе сознательности. Он считал, что обеспечение соблюдения норм международного права возможно при помощи войн и репрессивных мер. Главный акцент в учении Л. Оппенгейма делался не столько на санкциях, сколько на верности идеям естественного права, которые, как он полагал, столь же важны для понимания международного права, сколь и для понимания внутригосударственного права. Л. Оппенгейм признавал, что позитивистская концепция международного права воспринимается далеко не всеми. Он высказывал упрёки в адрес сторонников естественного права по поводу того, что они не могут договориться между собой по самым базовым положениям международного права.

Ласса Оппенгейм был горячим сторонником правового позитивизма, открыто заявлявшим о своём неприятии теории естественного права, а также подхода Дж. Остина, согласно которому международное право является ничем иным как «позитивной моралью». По мнению директора института международного права Нью-Йоркского университета Бенедикта Кингсбери, Л. Оппенгейм придерживался подобного взгляда не для того, чтобы отвергать мораль, а наоборот - чтобы её популяризировать[45]. Основываясь на правовом позитивизме, Л. Оппенгейм отдавал приоритет чётким формулировкам понятийного аппарата, что является важным фактором в процессе толкования норм международного права. Он отдавал предпочтение источникам международного права, оформленным в письменной форме, что должно обеспечить высокую степень надёжности и предсказуемости этих норм; предлагал развитие международно-правовых институтов. Он также призывал к разработке чётких профессиональных этических норм, таких, например, как нормы, действующие в отношении членов международных судебных органов, указывал

на необходимость разделять правовые и моральные аргументы в процессе урегулирования международных споров[46].

Б. Кингсбери призывал к пересмотру теоретического наследия Оппенгейма, считая, что он являлся фигурой более сложной, чем просто теоретик-позитивист, придерживающийся нейтральной позиции в области морали. Учение Л. Оппенгейма действительно давало повод для этого; оно не смогло предложить убедительную аргументацию по вопросу о том, почему международное право, рассматриваемое с позиций научной школы правового позитивизма, обладает правообязывающей силой в отношении верховных правителей государств. Теория правового позитивизма также не смогла дать исчерпывающего ответа на постоянно присутствующее желание государств обязать все другие государства придерживаться принципа невмешательства в условиях, когда суверенное государство вправе объявлять войну кому бы то ни было, руководствуясь исключительно собственными интересами и действуя по собственной воле[47]. Правовой позитивизм также не мог предложить варианты решения тех проблем, на которые уже дало ответ естественное право, включая и вопрос о том, каким образом можно заставить суверенное государство соблюдать нормы международного права.

Сложившаяся ситуация объяснялась Л. Оппенгеймом легко: поскольку государства суверенны, и в силу этого обстоятельства над ними не может быть установлена никакая верховная власть, заставляющая их соблюдать нормы международного права, межгосударственные войны остаются неизбежными. В международном праве данный факт признается, однако одновременно с этим в нем прописаны правила войны (т.е. международное гуманитарное право), которых должны придерживаться воюющие стороны[48].

Многие учёные не были согласны с мнением Л. Оппенгейма, который признавал право суверенных государств беспрепятственно прибегать к военным действиям в отношении других государств. Эти учёные хотя и были склонны констатировать, что международное право предусматривает возможность налагать санкции в виде войны и репрессалий, однако в отношении других вопросов их мнения расходились. Одни считали, что война может вестись на законных основаниях в качестве средства, обеспечивающего использование своих прав; при этом признавался тот факт, что влиятельные государства имели явные преимущества в отстаивании своих прав. Другие считали, что государство имеет право вести войну сугубо в национальных интересах, что является одной из основных прерогатив суверенного государства; они полагали, что война может вестись либо в случае, если того желает верховный правитель, либо при предъявлении формального обоснования для принятия подобного решения. Они также считали, что применение силы и санкций должно осуществляться на основании хорошо проработанных правовых норм. Меры невоенного характера могли, по их мнению, применяться лишь в качестве ответных действий на совершённые противоправные действия нарушителя, в то время как в отношении самой войны подобные ограничения не предусматривались[49].

Из сказанного видно, что применение хорошо разработанной системы невоенных мер, с одной стороны, и снятие всех правовых ограничений в случае объявление государством войны - с другой, было явным противоречием. На это противоречие указывали те учёные, которые продолжали придерживаться концепции «справедливой войны» и отводили естественному праву первостепенную роль в формировании системы международного права.

В это время в международно-правовой литературе начинает широко пропагандироваться теория естественного права. При этом идеологами буржуазии теория естественного права была представлена в обновлённом виде; она была призвана заменить собой устаревший, по их мнению, юридический позитивизм. Они утверждали, что юридический позитивизм показал свою неспособность объяснить сложные явления международной жизни. Они также ставили под сомнение основной подход юридического позитивизма относительно того, что суверенные государства выступают в международных отношениях в качестве основного субъекта - правотворца и субъекта - гаранта соблюдения международного права. Позитивистов критиковали за то, что они ограничивались рассмотрением норм международного права в действии и не вникали в их сущность, а также за то, что позитивисты были связаны с волей государства, а принуждение рассматривалось ими в качестве существенного признака международного права. По образному выражению одного критика, позитивизм лишил международное право моральной силы, лишив его тем самым души[50].

Конец XIX в. отличился ещё и тем, что в Западной Европе нарастала волна народного движения в поддержку мира. Велись активные поиски решений, которые являлись бы альтернативой войне, и сторонники мира обратили свои взоры на международное право. На Гаагских мирных конференциях 1899 и 1907 гг., созванных по инициативе России, впервые были разработаны ограничения в отношении права государств прибегать к военным действиям, базирующиеся на положениях многосторонних международных договоров. Вместо военных действий государства должны были решать свои споры путём международного арбитража и с помощью других методов и средств с привлечением третьей стороны. В любом случае, один вид войн был объявлен вне закона - и такие войны действительно уже больше не велись впоследствии - это войны с целью взыскания долгов с государства-должника[51]. Речь идёт о Гаагской конвенции об ограничении в применении силы при взыскании по договорным долговым обязательствам от 18 октября 1907 г.[52]

Подобные международно-правовые ограничения не всеми были встречены с одобрением, поскольку некоторыми, в частности, Г ерманией, в них усматривались попытки укрепления позиций Британии в заморских территориях. Подобное недоверие ещё больше усилилось после окончания Первой мировой войны, что нашло отражение в работах немецких учёных, где Лига Наций рассматривалась в качестве средства для сохранения англо-американского господства в мире[53]. Такие взгляды на общую ситуацию в мире получили своё подтверждение, когда неудачей закончилась Международная конференция по разоружению 1933 г., на которой были приняты решения, согласно которым англичане и американцы не были обязаны существенно сокращать свои военно-морские и сухопутные арсеналы, а Г ермании запрещалось перевооружать свою армию. По мнению немецкого правоведа Карла Шмитта (нем. - Carl Schmitt,1888-1985), Германия не должна была допускать господства этих держав[54]. К этому моменту авторитет Лиги Наций стремительно падал, и политическое руководство фашистской Германии не считало нужным прислушиваться к её мнению.

После окончания Первой мировой войны многие юристы-международники стали обращать внимание на то, что теория полного государственного суверенитета слишком далеко зашла. К началу 30-х годов XX века учёные уже обвиняли правовой позитивизм в формировании культа государственного суверенитета, когда государство стоит над правом. У сторонников правового позитивизма не оставалось в запасе никаких аргументов, чтобы противостоять активно множащимся на европейском континенте фашистским режимам, вынашивающим агрессивные планы. Ведь эти планы, по сути, являлись выражением государственной воли фашистских режимов. К. Шмитт и другие учёные активно призывали отказаться от идеологии правового позитивизма, представляющего собой «видимость законности, поскольку признавалась зависимость права от решений, принимаемых наиболее влиятельными державами»[55].

Среди главных оппонентов К. Шмитта можно назвать австрийского учёного-пра- воведа Ганса Кельзена (нем. - Hans Kelsen, 1881-1973), который рассматривал право как логически выстроенную структуру. По его мнению, правовые нормы должны проистекать из властных полномочий, предполагающих санкции. Санкции он рассматривал в качестве главной побудительной силы и мотива, обеспечивающего соблюдение правовых норм[56]. В вопросе об источнике законной силы взгляды Г. Кельзена расходились с воззрениями Дж. Остина, который полагал, что главным источником законной силы является воля государя. Г. Кельзен же считал, что поскольку сам государь может и не быть наделён соответствующими полномочиями, главный источник законной силы следует искать в чём-то другом. Такой источник Г. Кельзен охарактеризовал термином “Grundnorm” (нем.), т.е. основополагающая норма законной силы. Нормы, законная сила которых соответствовала параметрам Grundnorm, Г. Кельзен считал законными, и невыполнение таких норм, по его убеждению, должно было повлечь за собой принятие санкций. При этом сама Grundnorm проистекала из веры в обязательную силу общего международного права[57].

Согласно учению Г. Кельзена о праве, внутригосударственное право и международное право основываются на одной и той же основополагающей норме, придающей действиям законную силу. Обладая единым источником законной силы, все виды права образуют единую правовую систему[58]. В этой единой правовой системе международному праву в соответствии законами логики отводится место выше, чем внутригосударственному праву. Г. Кельзен, учитывая множественность государств и их правовых систем, а также равноправие между ними и возможность возникновения межгосударственных споров, допускал применение высшей нормы, которая для спорящих государств выступает в качестве внешней силы. Эти высшие нормы, по мнению Г. Кельзена, могут быть лишь в международном праве, поскольку только международное право стоит выше правовых систем суверенных государств.

По оценке специалистов, Г. Кельзен по сути подверг критическому анализу основ-

Г

. 1 роция о единой правовой системе, в которой признавался примат международного права по отношению к внутригосударственному праву. Г. Кельзен придерживался идеи о «надгосударстве» (civitas maxima), причём в ещё более широком смысле, чем тот, который вкладывал в этот термин Христиан Вольф[59].

Согласно Г. Кельзену, война и контрмеры при условии определённых ограничений являются правомерными санкциями в системе международного права[60]. Тем, кто считал, что любая война является нелегитимной, Г. Кельзен отвечал, что война является единственным способом отреагировать на несправедливые и незаконные действия. Из этого вытекает, что не любая война может быть незаконной[61]. В том, что элементы концепции «справедливой войны» были отражены в таких международно-правовых актах, как Версальский мирный договор, Устав Лиги Наций и Пакт Бриана-Келлога, Г. Кельзен усмат-

~212

ривал подтверждение правильности своих рассуждений[62].

Г. Кельзен высоко оценивал вклады Августина Блаженного, Фомы Аквинского и Гуго Гроция в разработку концепции «справедливой воины», согласно которой воина как таковая должна быть под запретом, кроме войны за справедливое дело. Г. Кельзен обращал внимание на противоречивую позицию Л. Оппенгейма, считавшего, что несмотря на то, что в вопросе ведения войн не должно быть каких-либо ограничений, меры невоенного характера и ответные меры должны быть предметом правового регулирования. Г. Кельзен рассуждал так: если допустить, что разрешено использовать военные действия для обеспечения соблюдения права, то это неизбежно возвратит обратно к ситуации, когда стоит вопрос о том, кто должен решать, было ли нарушено право. Он напоминал, что государственный суверенитет предполагает, что не существует надгосударственной власти. Решение указанного противоречия Г. Кельзен видел в создании международных судов. Он также высказывался в пользу создания международных законодательных органов. Он предсказал тенденцию, согласно которой международное право будет эволюционировать в том же направлении, что национальное право. В качестве первой фазы он называл полную децентрализацию международного права, затем - создание международных судов, после - разработку и внедрение системы обеспечения выполнения судебных решений, далее - разоружение. Совету Лиги Наций предписывалась задача урегулирования возникающих международных споров ещё на этапе их зарождения. На завершающем этапе предполагалось создание общемирового парламента[63].

Исходя из такого сценария развития событий, Г. Кельзен полагал, что создание Лиги Наций было ошибкой. По его мнению, она появилась преждевременно. Он считал, что народы мира должны были на том этапе «ограничиться созданием подлинно правового сообщества»[64]. Г. Кельзен был убеждён, что проблема войны и мира будет окончательно решена только с созданием единого общемирового федеративного государства, а до создания такого государства все силы народов мира должны быть сконцентрированы на создании эффективного международного права при наличии судебной системы с обязательной юрисдикцией[65]. В своей работе «Мир через право» он писал: «Объективное изучение и непредвзятое решение проблемы, связанной с тем, возможно или нет допускать случаи нарушения права, является самой главной задачей любой процессуальной нормы. Поскольку невозможно лишить заинтересованные государства их прерогативы самостоятельно решать вопросы, связанные с правом, и передать раз и навсегда решение этих вопросов в беспристрастную наднациональную инстанцию, каковой является международный суд, добиться какого-либо успеха на пути обеспечения всеобщего мира, является задачей абсолютно невыполнимой»[66].