С принятием Римского статута МУС государства засвидетельствовали приверженность абсолютно новому подходу к содержательным аспектам структуры состава международного преступления, однако доктрина все так же не однозначна в данном вопросе. Тогда как после многолетних колебаний в сфере нормативно-правового регулирования политические контекстуальные обстоятельства (политический контекст), казалось бы, стали неотъемлемой составляющей международных преступлений, вопрос относительно роли и влияния политики в данной сфере остается одним из наиболее дискуссионных и противоречивых.

Предметом острой полемики, как правило, выступают два фундаментальных вопроса: является ли политический контекст обязательным юридическим элементом того либо иного международного преступления, и если это так, то кто в рамках политического контекста может быть признан субъектом политики?

Долгое время роль политического контекста в пределах состава международного преступления была достаточно туманной. Причиной тому стало отсутствие прямых на него указаний в текстах уставных документов органов международной уголовной юстиции, а также исключительно фрагментарные доктринальные разработки в данной сфере. Несмотря на это каждый из действовавших до сегодняшнего дня международных уголовных трибуналов ad hoc так или иначе затрагивал вопросы политики в своих решениях. Подобные косвенные

отсылки позволяют сделать вывод о весомом месте политического контекста на

каждом этапе становления состава международного преступления в рамках международного уголовного права.

Не вызывает сомнений тот факт, что судебный процесс над главными военными преступниками европейских стран оси в Нюрнберге стал выражением фундаментальных основ международного уголовного правосудия. Нюрнбергский процесс дал человечеству то, в чем оно отчаянно нуждалось, ведь учреждение первого в своем роде международного уголовного Трибунала ad hoc стало символом борьбы с безнаказанностью.

Кроме того, учреждение Нюрнбергского трибунала интересно также с точки зрения конструкции составов преступлений, отнесенных к его юрисдикции. В частности, ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала[1] до сих пор является предметом острой полемики, в рамках которой ученые и практики не могут прийти к единому мнению относительно наличия либо отсутствия указания в ней на политический контекст. Впрочем, Уставам позднее действовавших международных уголовных трибуналов ad hoc также не присуща формальная определенность относительно рассматриваемого юридического элемента состава международного преступления. Однако более подробно данный вопрос будет рассмотрен далее наряду с практическими аспектами политического контекста в виду прецедентного права вышеуказанных органов международной уголовной юстиции.

Необходимо также отметить, что наибольший интерес в этом смысле представляет деятельность МУС, ведь его учредители не только регламентировали политический контекст как обязательный структурный элемент состава преступления против человечности, но и фактически предусмотрели его для каждого из составов преступления, подпадающих под юрисдикцию МУС.

Вместе с тем, как известно, не только органы международной уголовной юстиции вносят свой вклад в эволюцию структуры состава международного

преступления. Значительную роль в этом процессе, в частности, играет КМП. В своей деятельности вспомогательный орган Г енеральной Ассамблеи ООН не оставил без внимания и политический контекст, последовательно акцентируя внимание на его роли и признаках в структуре состава международного преступления. Представляется необходимым очертить лишь общие границы.

Так, в одном из своих докладов КМП справедливо отмечала, что международные преступления являются «столь серьезными или значительными, совершаются в столь массовых или широких масштабах или имеют столь плановую или систематическую основу, что представляют собой угрозу для международного мира и безопасности»[2]. Каждый из перечисленных КМП признаков международных преступлений, на наш взгляд, не может существовать в отрыве от какой-либо политики. Более того, именно политический контекст как составная часть контекстуальных обстоятельств является одним из наиболее важных, если не решающих критериев разграничения международных преступлений между собой.

Еще более функционален политический контекст тогда, когда перед Судом возникает вопрос о необходимости международного преследования как такового. Относится преступление к сфере действия внутригосударственного уголовного права или же национальных мер уголовной юстиции недостаточно и требуется вмешательство со стороны международного сообщества - одна из наиболее сложных проблем, необходимость разрешения которой неизбежно возникает перед любым органом международной уголовной юстиции. Ведь общественная опасность преступлений, находящихся в плоскости международного уголовного права и общеуголовных преступлений по внутригосударственному уголовному праву, несопоставима, и в этом смысле именно политический контекст является той пограничной линией, за которой начинается сфера действия международного уголовного права.

Как верно отмечает профессор Г. Келман, международные преступления по своей сути - это «преступления послушания»[3]. Более того, каждое из индивидуальных преступных деяний в рамках международных преступлений является неотъемлемой частью гораздо большего вреда. При этом лицо, совершающее индивидуальное преступное деяние, должно четко осознавать, что не его личные мотивы, хотя они, безусловно, могут существовать параллельно, становятся первопричиной противоправного поведения. Такой причиной, в общем смысле, можно назвать окружающую преступника среду, которая так или иначе способствует совершению индивидуального преступного деяния, а отсутствие такой среды влечет за собой невозможность квалификации общественноопасного деяния в качестве международного преступления. Это еще раз подтверждает тот факт, что совершение подобных общественно-опасных деяний невозможно вне контекста существования политики.

Отсутствие четкого концептуального обоснования относительно роли политического контекста в составе международных преступлений, как видится, напрямую связано с особенностями нормотворчества в сфере международного уголовного права в целом. Ранее Уставы Международных уголовных трибуналов ad hoc, а сегодня Римский статут МУС по сравнению с внутригосударственными уголовными и уголовными процессуальными кодексами лишь задают общие ориентиры, очерчивают контуры для суда, который рассматривает дело в отношении лиц, совершающих международные преступления.

И здесь нельзя не согласиться с Н.В. Дреминой, которая обращает внимание на то, что «нормы международного права, регламентирующие индивидуальную уголовную ответственность, представляют собой систему, которая пребывает в состоянии развития и преобразования... В то время как национальное уголовное право основано на общепринятом принципе формальной определенности, международное уголовное право содержит большое количество норм, которые не детализируют основные элементы преступлений»[4] [5]. Как следствие, именно прецедентное право составляет основу для толкования элементов состава международного преступления. В свою очередь, недостаток нормативной определенности предопределяет достаточно широкие пределы судейского усмотрения в международном уголовном праве, что, безусловно, сказывается на отсутствии единообразной практики по вопросам тех или иных элементов состава международного преступления, в частности, политического контекста.

Между тем, как отмечал И.И. Карпец, «международные преступления возникли как своеобразная правовая реакция на действия политических лидеров и государственных органов, несущих угрозу человечеству. И хотя преступные деяния этого рода разнообразны, получили во многих случаях четкие и определен-

17?

ные характеристики, они являются политическими по своему содержанию»-.

И здесь важно отметить, что несмотря на то что криминализация международных преступлений, по своей сути, действительно стала ответом на действия представителей государственной власти, а значит, на государственную политику в целом, на сегодняшний день понятие политики толкуется значительно шире. Не только государство является субъектом политики в рамках международного уголовного права, таким субъектом может быть признана и организация. Вместе с тем ни в доктрине международного уголовного права, ни в прецедентном праве органов международной уголовной юстиции не содержится признаков организации как субъекта политической деятельности. А значит, данное понятие может толковаться как расширено, так и слишком узко, что, безусловно, не допустимо, когда речь идет об установлении истины в делах о самых серьезных преступлениях против мира и безопасности человечества.

В юрисдикции МУС находятся всего четыре состава международных преступлений. И этому есть разумное объяснение. Вестфальская система международных отношений, долгое время являвшаяся фундаментом мирового порядка, возводила на пьедестал ценностей суверенитет государства, составной частью которого, безусловно, является право государства требовать невмешательства в свои дела. Принцип невмешательства во внутренние дела государства, в свою очередь, напрямую связан с исключительным правом государства рассматривать уголовные дела в пределах юрисдикции национальных судебных органов. Именно на этом построена полемика со стороны противников международной уголовной юстиции. Как отмечает О. Ведерникова, «Римский статут МУС противоречит принципу невмешательства во внутренние дела государства... Очевидно, что вынесение оценок государству и его судебной системе само по себе уже является вмешательством во внутренние дела государства, не говоря о возможности изъятия уголовных дел из юрисдикции национальных судебных органов, обладающих всей полнотой судебной власти на территории государства[6].

Однако время вносит свои коррективы, и по ряду объективных причин современное общество вошло в эру многополярного мира. Мировое сообщество постепенно приходит к выводу, что «абсолютизация государственного суверенитета фактически ведет к отрицанию многих фундаментальных принципов и норм современного международного права, к дестабилизации межгосударственных отношений. Выживание в современном глобализирующемся мире возможно исключительно как при учете интересов государств, так и международного сообщества в целом»[7]. И с подобными аргументами сложно не согласиться.

Безусловно, применение норм уголовного права, являясь составной частью суверенитета, относится к исключительной компетенции государства. В связи с этим каждое государство само вправе осуществлять судебное преследование лиц, совершивших общественно-опасное деяние в данной правовой среде. Вместе с тем нельзя отрицать тот факт, что в большинстве случаев самые серьезные преступления против мира и безопасности человечества совершаются либо самим государством в лице его должностных лиц, либо при молчаливом согласии тех самых должностных лиц, либо в условиях, когда государство уже не в состоянии противодействовать такого рода преступным деяниям в связи с тем, что сталкивается с силой, которая фактически является подобием самого государства. Неспособность либо нежелание государства осуществлять уголовное преследование в рамках национальной судебной системы предопределяет необходимость и допустимость вступления в действие норм международного уголовного права. Более того, именно субъектный состав и условия совершения подобных преступных деяний наглядно демонстрируют невозможность существования международных преступлений вне политического контекста.

Ю.Г. Барсегов также считает, что «физические лица подлежат за свои действия уголовной ответственности, хотя уголовными эти преступления можно считать лишь отчасти: несмотря на политический характер, международные преступления под руководством государственной власти либо в качестве ее носителя для целей правосудия рассматриваются как уголовные»[8].

Как верно отмечает А.И. Полторак, «Нюрнбергский процесс показал, что все преступления, которые вменялись в вину официальным лицам... это преступления самого государства, и совершались они по его предписанию, ибо чудовищные преступления были возведены в Германии на уровень государственной политики»[9].

Таким образом, подводя итог, необходимо отметить, что принятие Римского статута МУС оказало значительное влияние на структуру состава международного преступления. Особого внимания в этом смысле заслуживает тот факт, что после многолетних колебаний в сфере нормативно-правового регулирования политические контекстуальные обстоятельства (политический контекст) стали неотъемлемой составляющей международных преступлений.

Вместе с тем политический контекст играл значительную роль при квалификации общественно-опасных деяний в качестве международных преступлений на каждом этапе существования органов международной уголовной юстиции.

На наш взгляд, политический контекст в составе международного преступления выполняет роль критерия отнесения международных преступлений к компетенции органов международной уголовной юстиции.

Кроме того, необходимо акцентировать внимание на том, что на сегодняшний день понятие политики толкуется достаточно широко. Не только государство является субъектом политики в рамках международного уголовного права, таким субъектом может быть признана и организация. Вместе с тем ни в доктрине международного уголовного права, ни в прецедентном праве органов международной уголовной юстиции не содержится признаков организации как субъекта политической деятельности. А значит, данное понятие может толковаться как расширенно, так и слишком узко, что, безусловно, не допустимо, когда речь об установлении истины в делах о самых серьезных преступлениях против мира и безопасности человечества.

[1] Устав Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси (Лондон, 8 августа 1945 г.).

[2] Доклад Комиссии международного права о работе ее 48-й сессии, 6 мая - 26 июля 1996 г. Нью- Йорк, 1996. С. 43 // Док. ООН: A/51/10.

[3] Paper prepared for the Conference on System Criminality in International Law, Amsterdam Center for International Law, 20-21 October, 2006. The paper draws extensively on two earlier publications. Kel- man H.C. The Social Context of Torture: Policy Process and Authority Structure // The Politics of Pain: Torturers and their Masters / ed. by R.D. Crelinsten, A.P. Schmid. Leiden, 1993; Kelman H.C. The Policy Context of Torture: A Social-Psychological Analysis // International Review of the Red Cross. 2005. № 87 (857). Р.123-134.

[4] Дрьомта Н.В. Юрисдикщя мiжнародних кримшальних судiв i трибунаДв: дис. ... к.ю.н.: 12.00.11. Одеса, 2005. С. 177.

[5] Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками: сб. мат-лов: в 7 т. Т. 1. М., 1957. С. 97.

[6] Ведерникова О. Международное уголовное право: проблемы имплементации // Уголовное право. 2003. № 3. С. 12-14. С. 12-14.

[7] Карташкин В.А. Государство и личность в международных правоотношениях // Юрист- международник. 2004. № 4. С. 2-8. С. 2-8.

[8] Барсегов Ю.Г Актуальные вопросы разработки проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества // Советский ежегодник международного права - 1988. М., 1989. С. 53.

[9] Полторак А.И. Нюрнбергский эпилог. М., 1983. С. 130.