Политический контекст не является специфической особенностью, присущей исключительно преступлениям против человечности. В связи с этим следующим составом преступления, подлежащим исследованию с точки зрения наличия в нем политического контекста, является преступление геноцида.

Как известно, дефиниция преступления геноцида, впервые регламентированная в ст. 2 Конвенции о предупреждении преступления геноцида, была отображением доктринальных идей, формировавшихся на протяжении длительного времени. Соответственно, именно в доктрине международного уголовного права необходимо искать ответы на вопросы относительно генезиса содержательных аспектов преступления геноцида.

Исходя из воззрений родоначальника концепции геноцида польского юриста Р. Лемкина, геноцид представляет собой уничтожение нации или этнической группы. Как видится, именно эти положения были взяты за основу при разработке Конвенции о предупреждении геноцида, Уставов Международных уголовных трибуналов ad hoc, а также Римского статута МУС, которые, в свою очередь, содержат фактически идентичные определения преступления геноцида.

Однако, что более интересно, в фундаментальном труде «Основное правило в оккупированной Европе» Р. Лемкин идет дальше в своих размышлениях относительно содержания преступления геноцида, подчеркивая, что «в целом геноцид не обязательно означает моментальное уничтожение нации... он скорее предполагает координированный план действий, направленный на разрушение основ существования национальных групп с целью искоренения самих этих групп. Составные части такого плана - уничтожение политических и общественных институтов, культуры, языка, национального самосознания, религии, экономических основ существования национальных групп, а также лишение личной безопасности, свободы, здоровья, достоинства и самих жизней людей, принадлежащих к этим группам. Геноцид направлен против национальной группы как целого, и предпринимаемые действия обращены против людей не как отдельных личностей, а именно как членов национальной группы»[1]. Польский юрист, как видится, уже в то время обратил внимание на важную особенность данного состава преступления. Ведь геноцидом по сути может быть признано и убийство одного представителя идентифицируемой группы в случае, если будет доказано, что у обвиняемого имелись все средства и возможности, а главное, намерение на истребление всей либо части такой группы путем совершения геноцида. И в этом смысле принципиальное значение имеет план, а если говорить более конкретно - политика, направленная на уничтожение идентифицируемой группы.

Подход, предложенный Р. Лемкиным, был взят за основу в решении по делу Эйхмана. Тридцать пять судей в своих суждениях пришли к выводу, что именно наличие нацистского плана либо политики является наиболее весомым доказательством существования геноцида. По мнению суда, наличие такого плана либо политики позволяет квалифицировать совокупность общественноопасных деяний в качестве преступления геноцида.

В строгом смысле, следуя парадигме, избранной Судом, можно сделать вывод, что лицо, совершающее индивидуальное преступное деяние, как то убийство, будет обвинено в совершении преступления геноцида лишь в случае совершения того самого преступления на фоне политики, поощряющей совершение данных преступных деяний и при условии, что данное лицо хотя бы опосредованно знало о существовании подобной политики. При этом совершение убийства по мотивам национальной, расовой либо религиозной ненависти само по себе не влечет квалификацию преступного деяния в качестве преступления геноцида, а образует самостоятельный состав преступления в рамках внутригосударственного уголовного права. Геноцид есть феномен, безусловно, политический, ведь направлен он на уничтожение идентифицируемой группы полностью либо частично.

Однако возвращаясь к решению по делу Эйхмана, необходимо отметить, что политический контекст был признан Судом юридическим элементом состава преступления геноцида. В связи с этим подсудимый понес наказание лишь за деяния, совершенные им, начиная с июня 1941 г. Суд не нашел доказательств того, что до этой даты Эйхман знал о существовании нацистского плана либо политики[2].

Необходимо отметить, что разработанные Р. Лемкиным идеи имеют особое значение, ведь именно на них не единожды ссылались также Международные уголовные трибуналы ad hoc при вынесении соответствующих решений[3].

В то же время сама по себе прецедентная практика Международных уголовных трибуналов ad hoc достаточно противоречива в свете исследуемого вопроса.

Анализируя деятельность МТБЮ, можно заметить, что наработки по вопросу политического контекста в прецедентном праве Трибунала носят скорее поверхностный характер. Не единожды сталкиваясь с политическими вопросами, МТБЮ предпочитал буквальное прочтение международно-правовых актов выработке собственного осмысленного подхода. Кроме того, он занимал достаточно жесткую позицию по вопросу применения норм международного обычного права, указывая, что последние не предусматривают в составе преступления геноцида такого обязательного элемента, как политический контекст. Более того, учитывая специфику судебного преследования в бывшей Югославии, можно предположить, что Трибунал был ориентирован скорее на достижение политических целей, нежели на выработку концепта политической составляющей преступления геноцида.

Так, в тексте решения по делу Тадича (Prosecutor v. Tadic) Судебная камера МТБЮ подчеркнула: «Геноцид может быть только организованным, а не спонтанным преступлением... Для совершения этого преступления необходимо существование соответствующей политики»[4].

Рассматривая же дело Елесича (Prosecutor v. Jelisic), Судебная камера МТБЮ в одной части своего решения указала на то, что прокурором не были предоставлены достаточные доказательства существования плана либо политики по уничтожению мусульман[5], в другой части все того же решения она акцентировала внимание на том, что преступление геноцида теоретически может быть совершено единолично одним лицом без поддержки какой-либо организацией и вне какой-либо политики[6]. Однако Трибуналом не отрицался тот факт, что умысел на совершение геноцида достаточно сложно доказать без установления его связи с какой-либо политикой[7].

По мнению У. Шабаса, именно данный подход МТБЮ лег в основу «исключительно спекулятивного и гипотетического предположения относительно возможности совершения геноцида без наличия какого-либо организованного плана или политики государственных либо приравненных к ним лиц»[8].

Опираясь на положения Элементов преступлений МУС, следует еще раз сделать акцент на том, что преступление геноцида является оконченным с момента причинения вреда (убийство, причинение серьезных телесных повреждений и т.д.) хотя бы одному члену защищаемой группы.

Более того, Элементы преступлений МУС наряду с совершением деяния в контексте явной линии аналогичного поведения, направленного на полное либо частичное уничтожение защищаемой группы (конструкция, охватывающая деяния, которые не могут толковаться иначе, как часть широкомасштабной кампании), прямо предусматривают контекстуальный элемент в виде поведения, которое само по себе могло привести к уничтожению защищаемой группы. Следовательно, гипотетически можно предположить ситуацию, в которой лицо совершило убийство лишь одного либо нескольких членов защищаемой группы, но обладало всеми средствами, ресурсами и, главное, намерением истребить всю либо часть такой группы посредством совершения геноцида. В таком случае индивидуальный преступный акт потенциально может быть квалифицирован в качестве преступления геноцида. Однако в данной ситуации важно учитывать, что лицо, потенциально совершающее геноцид, должно обладать необходимыми и достаточными средствами и ресурсами для осуществления задуманного, что само по себе предполагает наличие политического контекста.

Так, С. Кифер, обращаясь к преступлению геноцида, совершенному в Руанде, верно акцентировал внимание на том, что «акт геноцида практически всегда совершается коллективно». Более того, лица, совершающие преступление геноцида, как правило, «не ассоциируют себя в качестве несущих личную ответственность за совершение данного преступного деяния»[9].

В рамках исследуемого вопроса интерес представляет также деятельность КМП. Из текста «Комментариев к проекту Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества» 1996 г. следует, что план либо политика является центральным элементом в составе преступления геноцида: «Степень осведомленности о деталях плана или политики для совершения преступления геноцида будет варьироваться в зависимости от положения преступника в правительственной иерархии или структуре военного командования. Это не означает, что непосредственный исполнитель плана или политики не может быть привлечен к ответственности за преступление геноцида просто потому, что он не обладает той же степенью осведомленности, касающейся общего плана или политики, как и его начальство. Определение преступления геноцида требует определенной степени знания конечной цели преступного поведения, а не знания каждой детали всеобъемлющего плана или политики геноцида»[10].

Так, по мнению Судебной камеры МТР, конкретный план по уничтожению идентифицируемой группы не является контекстуальным элементом геноцида. Вместе с тем в решении все же не отрицался тот факт, что осуществление геноцида фактически невозможно без существенной организации либо плана[11]. А все это, безусловно, подразумевает наличие политики, направленной на уничтожение той либо иной идентифицируемой группы.

На наш взгляд, совершение геноцида как такового фактически невозможно без по крайней мере косвенного участия государства либо организации, имеющей значительное влияние на данной территории и способной оказывать сопротивление действующей государственной власти. Вместе с тем каждый конкретный исполнитель, совершающий индивидуальное преступное деяние, квалифицируемое в дальнейшем в качестве геноцида, не обязательно должен быть осведомлен обо всех деталях политики, однако он должен иметь представление о ней хотя бы в общих чертах.

Интерес в этом смысле представляют также положения Декрета-закона № 1 от 15 июля 1979 г., принятого с целью преследования за преступления, совершенные в период Демократической Кампучии. Данный акт определяет преступление геноцида как «.. .запланированные массовые убийства невинных жителей, изгнание населения из городов и деревень и его концентрация в «комму- 214

нах»...» .

В рамках бесконечной полемики относительно особенностей структуры состава преступления геноцида наибольшее количество споров, как правило, вызывает вопрос, затрагивающий характер политического контекста в преступлениях геноцида. Дискуссия эта интересна тем, что делит всех ее участников на тех, кто убежден в факультативном характере политики, поощряющей совершение геноцида в рамках состава преступления, и тех, кто настаивает на обязательном характере такой политики.

Одним из приверженцев обязательного характера политического контекста в составе рассматриваемого преступления является У. Шабас. Позиция канадского ученого заслуживает особого внимания, ведь подход, избранный им для обоснования своих суждений, на наш взгляд, не подпадает не под один из существующих шаблонов. Так, по мнению ученого, установление mens rea (субъективной стороны) в любом деле, связанном с геноцидом, прежде всего, направлено на определение содержания государственного плана либо полити- ки[12] [13]. При этом субъективная сторона преступления характеризуется тем, что лицо, совершающее общественно-опасное деяние, должно знать о существовании соответствующего плана либо политики, что, по мнению ученого, косвенно подтверждает, что план либо политика являются материальным элементом преступления[14]. Безусловно, с данной позицией сложно не согласиться. Ведь если знание о существовании политики, поощряющей совершение геноцида, нормативно предусмотрено в качестве обязательного признака субъективной стороны, то сама по себе политика также становится обязательной для каждого из совершаемых преступлений геноцида.

Г. Верле справедливо отмечает: «Геноцид в новейшей истории стал инструментом внешней политики во время вооруженных конфликтов - при этом неважно, какое государство имело преимущество и к какой политической группировке оно принадлежало». И далее: «акты геноцида стали (будучи безусловно осуждаемыми) довольно привычными проявлениями государственной поли- тики»[15].

На сегодняшний день не вызывает сомнений тот факт, что политический контекст является обязательным элементом преступления геноцида. Об этом свидетельствуют как уставные документы, так и прецедентное право МУС. В частности, место политического контекста в составе преступления геноцида стало предметом широкой дискуссии в процессе рассмотрения вопроса о выдаче ордера на арест президента Судана Омара Аль-Башира (Prosecutor v. Omar Hassan Ahmad Al Bashir). При этом абсолютное большинство судей пришли к выводу, что политический контекст представляет собой не просто юрисдикционную предпосылку для осуществления судом юрисдикции, а элемент преступления геноцида[16].

Таким образом, политический контекст является контекстуальным обстоятельством, присущим всем международным преступлениям, регламентированным Римским статутом МУС. Не является исключением и преступление геноцида. Об этом писал и родоначальник термина «геноцид» Р. Лемкин в фундаментальном труде «Основное правило в оккупированной Европе»[17].

На наш взгляд, преступление геноцида относится к политическим феноменам в связи с тем, что всегда направлено на уничтожение идентифицируемой группы полностью либо частично. Более того, совершение преступления геноцида фактически невозможно без по крайней мере косвенного участия государства либо организации, имеющей значительное влияние на данной территории и способной оказывать сопротивление действующей государственной власти.

Вместе с тем каждый конкретный исполнитель, совершающий индивидуальное преступное деяние, квалифицируемое в дальнейшем в качестве геноцида, не обязательно должен быть осведомлен обо всех деталях политики, однако должен иметь представление о ней хотя бы в общих чертах.

[1] Lemkin R. Axis Rule in Occupied Europe: Laws of Occupation - Analysis of Government - Proposals for Redress. Washington, D.C.: Carnegie Endowment for International Peace, 1944. P. 80.

[2] Schabas W.A. Was genocide committed in Bosnia and Herzegovina? First judgments of the International Criminal Tribunal for the Former Yugoslavia // Fordham International Law Journal. 2001. № 23. Р. 5 - referring to para. 235 of the District Court’s Decision.

[3] Prosecutor v. Krstic, Case № IT-98-33-A, Judgment. 19 April, 2004. Para. 10.

[4] Schabas W.A. Genocide in international law: the crimes of crimes. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. Р. 208.

[5] Prosecutor v. Jelisic Case № IT-95-10-T, Judgment. 14 December, 1999. Para. 98.

[6] Ibid. Para. 100.

[7] Prosecutor v. Jelisic Case № IT-95-10-T, Judgment. 14 December, 1999. Рага. 101.

[8] Schabas W.A. State Policy as an Element of International Crimes // The Journal of Criminal Law and Criminology. 2008. Vol. 98. № 3. Р. 956.

[9] Kifer S. Individual responsibility in the context of genocide: thesis. Colorado: University of Colorado, 2006. Р. 100.

[10] Draft code of Crimes against Peace and Security of Mankind, Report of the International Law Commission on the Work of its 48 Session, 6 May - 26 July 1996, U.N. GAOR, 51st session // U.N. Doc. A/51/10, Article 17, Commentary 10. Р. 90.

[11] Kayishema and Ruzindana, Trial Chamber. May 21, 1999. Para. 94.

[12] Шубин В.В. Кампучия: суд народа. М.: Юрид. лит-ра, 1980. С. 25.

[13] Schabas W.A. Whither genocide? The International Court of Justice finally pronounces // Journal of Genocide Research. 2007. № 9. Р. 190.

[14] Schabas W.A. Developments in the law of Genocide // Yearbook of International Humanitarian Law. 2002. № 5. Р. 156.

[15] Верле Г. Принципы международного уголовного права: учебник / пер. с англ. С.В. Саяпина. О.: Феникс; М.: ТрансЛит, 2011. С. 86-87.

[16] Prosecutor v. Omar Hassan Ahmad Al Bashir, Case № ICC-02/05-01/09, Decision on the Prosecution’s Application for a Warrant of Arrest against Omar Hassan Ahmad Al Bashir. 4 March, 2009. Para. 121, footnote 142.

[17] Lemkin's Raphael Axis Rule in Occupied Europe: Laws of Occupation - Analysis of Government - Proposals for Redress. Washington, D.C.: Carnegie Endowment for International Peace, 1944.