Вопрос о месте политического контекста в составе военных преступлений, на наш взгляд, вызывает наименьшее количество дискуссий. По своей сути всякое военное преступление одновременно является и политическим. При этом не имеет значения характер вооруженного конфликта. Политическая составляющая присуща как международным, так и немеждународным вооруженным конфликтам.

Обратимся к п. 1 ст. 8 Римского статута МУС, которым регламентированы положения, имеющие принципиальное значение с точки зрения рассматриваемого вопроса. В соответствии с данной нормой, юрисдикция МУС относительно военных преступлений ограничивается преступными деяниями, когда они совершены в рамках плана или политики или при крупномасштабном совершении таких преступлений.

Вместе с тем многие ученые указывают на то, что зафиксированная Римским статутом формулировка имеет компромиссный характер: широкомасштабные преступные действия или условия их совершения в рамках плана либо политики не являются необходимыми элементами для квалификации преступных деяний в качестве военных преступлений, но могут быть приняты во внимание Прокурором Суда при решении вопроса о начале расследования[1] [2].

Однако составители Римского статута МУС не ограничились регламентацией общих положений. Значительное внимание было уделено особенностям вооруженных конфликтов немеждународного характера. В частности, было указано, что «элементы военных преступлений в соответствии с п. 2 (c) и (e) ст. 8 ограничиваются условиями, упомянутыми в п. 2 (d) и (f) ст. 8, которые не являются элементами преступлений.

«d) Пункт 2 (c) применяется к вооруженным конфликтам немеждународного характера и, таким образом, не применяется к случаям нарушения внутреннего порядка и возникновения напряженности, таким как беспорядки, отдельные и спорадические акты насилия или иные акты аналогичного характера.

f) Пункт 2 (e) применяется к вооруженным конфликтам немеждународного характера и, таким образом, не применяется к случаям нарушения внутреннего порядка и возникновения напряженности, таким как беспорядки, отдельные и спорадические акты насилия или иные акты аналогичного характера. Он применяется в отношении вооруженных конфликтов, которые имеют место на территории государства, когда идет длительный вооруженный конфликт между правительственными властями и организованными вооруженными группами или между самими такими группами»

На наш взгляд, подобные положения, акцентирующие внимание на недопустимости квалификации в качестве военных преступлений отдельных спорадических неорганизованных преступных деяний, наглядно демонстрируют значимость политического контекста в военных преступлениях.

Противники отнесения политического контекста к элементам состава военного преступления в своих суждениях зачастую опираются на отсутствие политического контекстуального требования как в действующих международных договорах, так и в международном обычном праве. Однако наиболее весомым аргументом в данной дискуссии, как правило, выступают отсылки к прецедентному праву международных уголовных трибуналов ad hoc, которые, в свою очередь, не единожды признавали возможность квалификации в качестве военного преступления даже единичных преступных деяний, направленных против одной жертвы (например, убийство лица, сдавшегося в плен). Активными участниками данной дискуссии являются, в частности, К. Доман[3] и У. Шабас[4]. Допустимость отнесения сингулярных преступных актов к военным преступлениям, по мнению данных авторов, сама по себе исключает политический контекст из структуры состава военного преступления. Вместе с тем, на наш взгляд, квалификация сингулярных актов в качестве военных преступлений не означает, что они не были совершены в рамках политического контекста.

Некоторые Международные уголовные трибуналы ad hoc, в свою очередь, отвергали политический контекст в военных преступлениях как идею в целом.

В решении по делу Тадича Судебная камера МТБЮ заняла достаточно категоричную позицию, указав, что совершенно не обязательно, чтобы преступление было частью политики либо плана, которые официально признаны, одобрены либо сформированы одной из сторон конфликта. Более того, не обязательно и то, чтобы данный преступный акт был совершен в целях политики, связанной с ведением войны либо в связи с реальной заинтересованностью сторон конфликта[5]. В этом смысле необходимо отметить, что достаточно сложно представить совершение любого военного преступления в отсутствии политической составляющей, а установление политического контекста в подобных делах является эффективным механизмом квалификации деяния в качестве военного преступления.

Как было указано выше, Римский статут МУС в п. 1 ст. 8 содержит требование широкомасштабности преступных деяний, однако, в отличие от преступлений против человечности, он не содержит требования систематичности нападений. В свою очередь, данной нормой акцентировано внимание на требовании совершения военных преступлений в рамках плана либо политики. И здесь необходимым видится проанализировать комментарии КМП к положениям проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г., где КМП пришла к выводу, что военное преступление «совершается систематически, когда оно совершается в соответствии с заранее разработанным планом или политикой»[6]. Таким образом, в комментариях к проекту Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г. политика либо план были отнесены к признакам систематичности, что, на наш взгляд, не совсем верно. Широкомасштабные преступные деяния наравне с систематичными могут иметь политическую направленность.

Исходя из всего вышесказанного, можно сделать вывод, что политический контекст является обязательным контекстуальным обстоятельством состава военного преступления. Это связано с тем, что каждое военное преступление одновременно является и политическим. Необходимо акцентировать внимание на том, что характер вооруженного конфликта не влияет на контекстуальный элемент военного преступления. Политическая составляющая присуща как международным, так и немеждународным вооруженным конфликтам.

В соответствии с положениями Римского статута МУСС, юрисдикция МУС относительно военных преступлений ограничивается преступными деяниями, совершенными в рамках плана или политики или при крупномасштабном совершении таких преступлений.

На наш взгляд, подобные положения, акцентирующие внимание на недопустимости квалификации в качестве военных преступлений отдельных спорадических неорганизованных преступных деяний, наглядно демонстрируют значимость политического контекста в военных преступлениях.

[1] Крюков А.Ш. Преступления, подпадающие под юрисдикцию Международного уголовного суда: мат-лы конференции «Римский статут Международного уголовного суда: имплементация на национальном уровне». Москва, 4-5 февраля 2004 г. // Международное право. М., 2005. Спец. выпуск. С. 35.

[2] Римский статут Международного уголовного суда. Док. ООН A/CONF. 183/9 от 17 июля 1998 г.

[3] Dorman K. Elements of War Crimes under the Rome Statute of the International Criminal Court. Cambridge, 2004. P. 118.

[4] Schabas W.A. An Introduction to the International Criminal Court. 2nd ed. Cambridge, 2004. P. 55.

[5] Tadic Judgment. Рara. 573.

[6] Доклад Комиссии международного права о работе ее 48 сессии, 6 мая - 26 июля 1996 г. Нью-Йорк, 1996. С. 119.