Все суждения в рамках острой полемики относительно содержательного аспекта политического контекста в преступлениях против человечности условно можно разделить на несколько теорий.

Фундаментом первой теории являются общечеловеческие ценности, вследствие чего применяется расширенный подход к толкованию состава преступления против человечности в целом и политического контекста в частности. В первую очередь, это касается организаций как субъектов политической деятельности. Допустимость квалификации общественно-опасных деяний в качестве преступлений против человечности, даже если они совершены сугубо частными субъектами, является прямым выражением одной из базовых максим рассматриваемой теории. Более того, по смыслу данных суждений можно сделать вывод, что любая организация, которая способна совершать широкомасштабные либо систематичные нападения на гражданское население, может быть признана субъектом политической деятельности в рамках состава преступления против человечности. Сторонником данной теории, в частности, является директор Женевской академии международного гуманитарного права и прав человека Э. Клэпхем, который к субъектам политической деятельности относит, кроме прочих, и корпорации[1].

Признавая тот факт, что основной целью данного подхода является реализация принципа справедливости, а также всеобщее искоренение преступности, все же нельзя не признать и излишней резкости в воззрениях его сторонников, которые по своей сути противоречат общим принципам международного уголовного правосудия, о чем будет сказано ниже.

В рамках второй теории за основу берется тезис об ограниченном круге субъектов политической деятельности в преступлениях против человечности. Отстаивается идея о допустимости квалификации деяния в качестве преступления против человечности лишь в тех случаях, когда политика является следствием деятельности государства либо организации, являющейся государствоподобной. На наш взгляд, данная теория является более обоснованной и в полной мере отображает цели и задачи международного уголовного правосудия.

Учитывая вышеизложенное, можно с уверенностью утверждать, что субъектный состав является одним из наиболее спорных аспектов в рамках политического контекста преступления против человечности.

Так, ни доктрина международного уголовного права, ни международноправовые акты в сфере международного уголовного права не содержат четкого концептуального ответа на вопрос о том, какие организации являются субъектом политической деятельности в рамках рассматриваемого состава преступления.

Вместе с тем, как верно указывает Член Всемирной Ассоциации международного права, профессор А.Б. Мезяев, проблема соотношения индивидуальной уголовной ответственности и ответственности организации впервые возникла еще перед Нюрнбергским Трибуналом: «Несмотря на то что Устав трибунала предусматривал индивидуальную уголовную ответственность, было чрезвычайно важно подчеркнуть, что тягчайшие преступления, совершенные германским руководством, были результатом “общего плана или заговора”»[2].

Официально же организации были впервые включены в рамки политического контекста преступлений против человечности подпунктом (а) п. 2 ст. 7 Римского статута МУС. Исходя из текста данной нормы, преступлением против человечности признается, в частности, «нападение на любых гражданских лиц... предпринимаемое в целях проведения политики организации, направленной на совершение такого нападения, или в целях содействия такой политике»[3].

Таким образом, составители Римского статута МУС ввели на орбиту международного уголовного права негосударственных субъектов, чья политика может стать фундаментом для совершения преступлений против человечности. Само же понятие «организация» конкретизировано не было. В этой связи во многих научных трудах содержится разумное замечание о том, что «либеральное» толкование понятия «организация» значительно, если не критично расширяет круг деяний, квалифицируемых в качестве международных преступлений, что само по себе разрушает привычную парадигму международного уголовного правосудия[4].

На наш взгляд, отсутствие формальной определенности в рамках данной нормы в который раз наглядно демонстрирует наличие более глобальной проблемы в сфере толкования норм международного уголовного права в целом.

Для верного определения понятия «организация» в контексте положений Римского статута МУС необходимым видится, в первую очередь, уяснить его лексическое значение.

Так, Большая советская энциклопедия содержит следующее определение: «Организация (франц. organisation, от позднелат. organizo - сообщаю стройный вид, устраиваю) - объединение людей, совместно реализующих определенную прог-рамму или цель и действующих на основе определенных процедур и пра- вил»[5].

Фактически идентичное по смыслу определение, акцентирующее, однако, внимание на конкретном субъектном составе организации, дает Новый толково-словообразовательный словарь русского языка Ефремовой: организация - это «объединение, союз людей, общественных групп, государств, соединенных общей программой действий», а также «государственное, партийное или общественное учреждение» .

Электронный словарь Кембриджского университета определяет организацию как структурированную группу людей, которые работают вместе для достижения общей цели[6] [7].

Исходя из вышеуказанных определений, можно сделать вывод, что данное понятие включает в себя абсолютно любое объединение людей, характеризующееся наличием общих задач и целей и обладающее хотя бы минимальной структурой и внутренним единством. По общему смыслу дефиниций также можно предположить, что организацией признается даже объединение двух человек.

Более того, в строгом смысле государство равным образом является организацией, и, соответственно, само по себе разделение понятий «государство» и «организация» по смыслу пп. а п. 2 ст. 7 указывает на достаточно важный содержательный аспект, который хотели донести составители Римского статута МУС.

Исходными предпосылками для установления круга субъектов, охватываемых понятием «организация» в рамках состава преступления против человечности, на наш взгляд, являются цели и задачи МУС. Преамбула Римского статута МУС декларирует необходимость положить конец безнаказанности лиц, совершающих самые серьезные преступления, вызывающие озабоченность всего международного сообщества, однако, уважая суверенитет государств - участников Римского статута МУС посредством исключительно комплементарной деятельности.

В этой связи можно ли предположить, что составители Римского статута МУС осознавали, что регламентируемое ими понятие может толковаться в столь широком смысле? И, что более важно, где проходит грань между организациями, не подпадающими под сферу деятельности МУС, и организациями, входящими в его юрисдикцию?

Общая логика позволяет сделать вывод, что, безусловно, учредители МУС, говоря об организации, подразумевали достаточно конкретных субъектов, по всей вероятности, не имея в виду такие разновидности организаций, как различные отраслевые общества, организованные преступные группы, террористические организации и т.д. В этом смысле даже организации, способные причинять ущерб на территории более чем одного государства, на наш взгляд, не входили в умозрительный круг субъектов политики в рамках преступления против человечности.

Вместе с тем дать точную дефиницию понятия «организация», исходя из положений основного документа МУСС, достаточно сложно. В связи с этим необходимым видится проанализировать его взаимосвязь с иными структурными компонентами пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС.

Так, понятие «организация» в тексте Римского статута МУС неразрывно связано с понятием «политика», что указывает на взаимосвязь преступлений против человечности с политическими преступлениями.

Как верно отмечает профессор Н.А. Зелинская, «целесообразно выделять три альтернативных критерия, по которым правонарушение может быть отнесено к категории политических преступлений: политический контекст, политическая мотивация, а также политическая значимость преступлений, предопределяемая социальным статусом виновного лица, общеопасным способом его совершения и/или политическими последствиями»[8].

Таким образом, преступление против человечности, безусловно, относится к международным политическим преступлениям, учитывая тот факт, что юридическим элементом его состава является политический контекст. В связи с этим обратимся к доктринальным определениям международной политической преступности для установления субъектного состава лиц, осуществляющих политику.

Так, П.А. Кабанов определяет международную политическую преступность как «политическую преступную деятельность высших должностных лиц государства или группы государств, лидеров общественных или религиозных организаций, направленную на умышленное совершение преступлений против мира и безопасности человечества, для достижения политических целей с использованием государственных или общественных структур, их материальных, финансовых и иных средств и ресурсов»[9].

Исходя из тезисов, заложенных в данную дефиницию, можно сделать вывод о том, что любое политическое преступление может быть совершено не только высшими должностными лицами государства, но и наравне с ними представителями общественных либо религиозных организаций.

Более того, в теории международного уголовного права «существует условное деление всего массива международно-правовых политических преступлений на «государственные» и «негосударственные», где виновные в совершении «негосударственных» преступлений не только не представляют легитимную власть, но и действуют в контексте политически оппозиционной ей организации»[10]. Несмотря на то что такого рода классификация международных политических преступлений существует лишь в доктрине, именно в ней заложен один из основополагающих признаков, присущих «организации» в контексте международного уголовного права. Таким признаком, как видится, является оппозиционная деятельность по отношению к действующей власти.

На наш взгляд, организация может рассматриваться как субъект политики в рамках преступления против человечности лишь в том случае, когда она обладает достаточной силой для противодействия существующей власти. Ведь, как верно отмечает У. Шабас, большинство организаций, ведущих преступную деятельность на территории того либо иного государства, могут быть привлечены к ответственности в рамках внутригосударственного уголовного правосудия. И в этом смысле в совершенствовании нуждается скорее система международного сотрудничества по уголовным делам, а не содержательная часть состава международных преступлений[11].

Иначе дело обстоит в ситуации, когда государство не желает либо не в состоянии привлечь к ответственности ту либо иную организацию.

В первом случае, как видится, имеет место преступная деятельность, которая не осуждается государством либо государство воздерживается от препятствования такой деятельности, а значит, речь идет не о политике организации, а о политике государства в целом. Ведь до тех пор, пока лица, совершающие общественно-опасные деяния, не без основания уверены, что их действия будут восприняты терпимо либо одобрительно со стороны власти, можно с уверенностью говорить о том, что такого рода действия согласуются с официальной политикой государства.

Сложно не согласиться с Ш. Бассиони, который указывал на массовый характер преступлений против человечности, подчеркивая, что их совершение возможно лишь в случае использования государственных институтов, персонала и ресурсов, либо государство по крайне мере должно воздерживаться от

~?37

препятствования совершению такого рода деяний[12].

Во втором случае, в свою очередь, организация обладает достаточными средствами и ресурсами для противодействия существующей власти, а значит, как уже было сказано выше, ведет по отношению к той самой государственной власти оппозиционную деятельность и, по своей сути, является «государствоподобной» (повстанческие группы, никем не признанные государства и т.д.). Другими словами, такая организация осуществляет контроль над определенной частью территории, имеет руководство и, соответственно, внутреннюю иерархию, способна распространять и навязывать свою политику, а также обладает значительными средствами, ресурсами, добивающееся своей политической цели путем широкомасштабных либо систематических нападений на гражданское население. Только в данной ситуации, на наш взгляд, можно говорить о политике организации в контексте положений Римского статута МУС.

Необходимо, однако, отметить, что в доктрине международного права существуют различные подходы к определению негосударственных организаций.

Так, Д. Жозелен и В. Валлас в своей в работе «Негосударственные субъекты в мировой политике: структура» пишут: «Наше определение негосударственных субъектов включает следующие организации:

- полностью независимые от государственного финансирования и центрального правительства, сформированные в результате воздействия гражданского общества или рыночной экономики, или политических предпосылок, находящихся вне контроля или влияния правительства;

- действующие или выступающие участниками организаций, которые выходят за пределы границ двух или нескольких государств, что вовлекает их в транснациональные отношения, увязывая политические системы, экономику, общество и т.д.;

- действующие таким образом, что их функционирование влияет на результаты в рамках одного или нескольких государств или в рамках международных организаций, либо намеренно или частично намеренно затрагивает их главную цель или какой-либо элемент их деятельности»[13].

Вместе с тем, как верно отмечает профессор В.А. Карташкин, «указанные авторы (аналогично многим другим) бессистемно смешивают субъекты, организованные на основе экономических интересов (корпорации), субъекты, отстаивающие идеологические догмы (религиозные институты, различные НПО), субъекты, руководствующиеся профессиональными интересами и ценностями (аналитические группы), субъекты, объединяемые общими этническими корнями (этнические меньшинства, диаспоры). В основе такого подразделения, по мысли их авторов, находятся процессы, вызванные глобализацией и негосударственной трансграничной деятельностью»[14].

Безусловно, такого рода классификация находится вне границ международного уголовного права и не применима к организациям в рамках состава преступления против человечности.

Вместе с тем политический контекст в преступлениях против человечности, как видится, существует тогда, когда или государственная власть осуществляет подавление, подчинение собственного народа либо его части, или в противовес ей сам народ либо его часть, объединенные в организацию, использует методы, подобные государственным, для достижения собственных политических целей.

Обращаясь к работе КМП по подготовке Проекта Кодекса против мира и безопасности человечества, необходимо отметить, что когда речь идет о политическом контексте в преступлениях против человечности, зачастую приводится в пример Проект 1991 г., который предполагал наличие широкого круга субъектов политики[15]. Однако и на более ранних этапах своей деятельности КМП затрагивала данный вопрос. Такого рода положения содержались уже в Проекте 1954 г. Так, преступление против человечности, в соответствии с положениями данного документа, представляет собой «бесчеловечные акты органов государства или частных лиц против гражданского населения, такие как убийства, истребления, порабощения, депортация, гонения политического, расового, религиозного или культурного характера, если такие акты совершены при исполнении или в связи с другими преступлениями, определенными в настоящей статье»[16]. Таким образом, уже в 1954 г. КМП презюмировала, что преступление против человечности - это не всегда результат политики государства. В Проект была заложена идея допустимости квалификации нападения на гражданское населения в качестве преступления против человечности даже в случае, если такое нападение совершено частными лицами. Сама формулировка достаточно спорная ввиду отсутствия точного определения частных лиц. И в этом смысле Проект 1991 г. намного более конкретен, но при этом все так же далек от ответа на исследуемый вопрос.

Рассматривая прецедентное право органов международной уголовной юстиции, необходимо отметить, что данный вопрос фактически не затрагивался Нюрнбергским трибуналом, что является вполне закономерной тенденцией. Ведь каждое из совершенных во время Второй мировой войны и подпадавших под юрисдикцию Нюрнбергского трибунала преступлений было неразрывно связано с политикой государства. В связи с этим вопрос об организации как субъекте политической деятельности не рассматривался.

Достаточно интересные положения, в свою очередь, содержит прецедентное право МТБЮ.

В решении по делу Тадича (Prosecutor v. Tadic) было указано, что сложившаяся после Второй мировой войны концепция преступлений против человечнос-ти предполагала совершение преступного деяния исключительно в рамках государственной политики, как это было в нацистской Г ермании. Вместе с тем Судебная камера МТБЮ пришла к выводу, что она в своей деятельности и компетенции не связана учением, сложившимся в прошлом. Более того, Трибунал обязан применять положения, которые существуют в международном обычном праве на момент рассмотрения конкретного дела. По мнению Судебной камеры, субъектами политики в рамках преступлений против человечности могут быть силы, которые хотя и не являются законным правительством, но фактически осуществляют контроль над определенной территорией либо свободно передвигаются в пределах данной территории, являясь юридически не признанными со стороны международного сообщества[17]. В подтверждение своей позиции Судебная камера ссылалась на решение Федерального апелляционного суда Второго судебного округа США по делу Кадич против Караджича (Kadic v. Karadzic) от 18 июня 1996 г., в соответствии с которым «негосударственные акторы» могут быть признаны ответственными за совершение геноцида - «самой вопиющей формы преступления против человечности, так же как и военного преступления»[18].

Необходимо отметить, что такой подход к определению признаков организации видится достаточно ограниченным и не позволяющим четко определить круг субъектов политики в рамках преступления против человечности, допустимых МТБЮ. В частности, не совсем ясно, что Трибунал имел в виду, когда указывал на способность организации свободно передвигаться в пределах определенной территории. Также достаточно спорной видится формулировка о том, что организация фактически не является законным правительством, ведь само по себе разграничение понятий «государство» и «организация» уже предполагает, что организация не связана с действующей властью.

Вместе с тем намного более подробно данный вопрос был рассмотрен в практике МУС. Римский статут МУС, как это было указано выше, впервые нормативно закрепил возможность совершения преступления против человечности в рамках политики организации.

Так, в решении по делу Жермен Катанга и Матье Нгуджоло Чуи (Prosecutor v. Germain Katanga and Mathieu Ngudjolo Chui) Судебная Палата МУС впервые достаточно подробно проанализировала исследуемый вопрос. Было указано, что «в соответствии с пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС кроме территориальной распространенности и направленности на значительное количество жертв нападение должно быть организованным и спланированным... Нападение должно осуществляться в целях проведения общей политики с привлечением государственных либо частных ресурсов»[19]. По нашему мнению, данное решение содержит достаточно спорные положения. В частности, ссылаясь на положения «Комментариев к Проекту кодекса преступлений против мира и безопасности 1991 г.»[20], Суд пришел к выводу, что субъектами политики могут быть как группа лиц, которая управляет определенной территорией, так и любая организация, обладающая средствами и ресурсами для осуществления широкомасштабного либо систематичного нападения на гражданское население.

Таким образом, Суд выделял три обязательных признака организации: объединение группы лиц, иерархия и общая цель.

В этом смысле МУС пошел по пути, избранному ранее МТБЮ, и достаточно широко толковал исследуемое понятие. Такой расширенный подход к определению организации, на наш взгляд, размывает пределы юрисдикции МУС и может привести к тому, что субъектом политики в рамках преступления против человечности может быть признана любая организованная преступная группа, что не является целью международного уголовного правосудия.

В целом данную тенденцию уже сегодня можно наглядно проследить в деятельности МУС. В частности, в рамках промежуточных докладов Прокурора МУС преступлениями против человечности были названы преступные деяния, совершенные наркокартелями в Мексике[21]. В данном случае возникает логичный вопрос: преследуют ли наркокартели в своей деятельности цель в виде широкомасштабного либо систематичного нападения на гражданское население? Либо же сами по себе нападения являются следствием деятельности по незаконному обороту наркотиков, и если так, можно ли квалифицировать такого рода деяния в качестве преступлений против человечности?

Нельзя не согласиться с утверждением, что подобные организации имеют значительные сферы влияния на территории государства, на которой они находятся, однако это не означает контроль над какой-либо территорией. Более того, данные организации могут создавать вооруженные формирования, как это и произошло в Мексике, но, вместе с тем, созданы они были, как видится, не для целенаправленных нападений на гражданское население, а для расширения собственной сферы влияния.

Члены наркокартелей, виновные в убийствах, пытках, изнасилованиях и многих других преступлениях, могут и должны быть привлечены к ответственности по внутригосударственному уголовному праву. Однако такого рода действия не находятся в плоскости международного уголовного права и не согласуются с понятием политики организации в рамках Римского статута МУС. Признавая же субъектами политики в рамках преступления против человечности наркокартелей, подобных тем, что существуют в Мексике, мы автоматически переносим в сферу международного уголовного права и преступления террористических групп, как то террористические акты неорелигиозной секты Аум Синреке либо Аль-Каиды, что, на наш взгляд, не допустимо.

Возвращаясь к деятельности МУС в этом направлении, необходимо отметить, что она также достаточно противоречива. В решении Палаты предварительного производства II о санкционировании в соответствии со ст. 15 Римского статута расследования ситуации в Республике Кения вопрос об организации как субъекте политики в рамках преступления против человечности был рассмотрен детально. Суд пришел к выводу, что «организация» для целей ст. 7 Статута не обязательно должна быть «государствоподобной», а ее основным признаком является способность совершать акты, посягающие на основные человеческие ценности[22]. Характер организации, уровень ее иерархичности, способность осуществлять контроль над той или иной территорией - все это, по мнению суда, являлось второстепенными, факультативными признаками. Таким образом, был выработан новый прогрессивный подход к определению контекстуальных обстоятельств в рамках исследуемого состава преступления.

Однако позиция МУС по данному вопросу видится не только необоснованной, но и противоречащей основным принципам международного уголовного права в целом. Является ли международное уголовное преследование соразмерным тем деяниям, которые в состоянии совершить любая организация, пусть даже такие нападения будут широкомасштабными либо систематичными? На наш взгляд, нет. Большая часть таких преступлений находится в плоскости внутригосударственного уголовного права и вряд ли затрагивает интересы всего международного сообщества.

Как уже было сказано выше, наиболее серьезные преступления, находящиеся в юрисдикции МУС, организации могут совершать либо в рамках государственной политики, либо в рамках собственной политики, однако, обладая при этом способностью реализовывать данную политику, а значит, противопоставлять ее политике действующей власти, что само по себе обуславливает оппозиционную деятельность, а значит, государствоподобный характер.

Справедливости ради, необходимо отметить, что в вышеупомянутом решении МУС судьи все же попытались конкретизировать признаки организации. В частности, было указано, что вопрос об отнесении организации к субъектам политической деятельности в соответствии с Римским статутом МУС должен решаться в каждом конкретном случае. Для вынесения такого решения Суд может принять во внимание ряд критериев, среди которых:

находится ли организация под ответственным командованием, имеет ли установленную иерархию;

имеет ли организация возможности для осуществления широкомасштабных либо систематичных нападений на гражданское население;

осуществляет ли организация контроль над частью территории государства;

существует ли у организации основная политическая цель, которой она добивается путем широкомасштабных либо систематических нападений на гражданское население;

насколько явно организация формулирует намерение напасть на гражданское население;

является ли группа частью большей группы, которая соответствует некоторым или всем из вышеперечисленных критериев.

При этом Суд акцентировал внимание на том, что хотя эти критерии могут помочь Суду в вопросе отнесения той либо иной организации к субъектам политической деятельности, они не представляют собой обязательные юридические критерии и не должны быть установлены в каждом случае[23].

На наш взгляд, в своем толковании критериев отнесения той либо иной организации к субъектам политической деятельности Суд пошел в верном направлении. Вместе с тем предоставление таким критериям рекомендательного характера фактически нивелирует их значимость. Таким образом, субъектом политики по смыслу Римского статута МУС в соответствии с данным решением может быть признана как организация, соответствующая вышеуказанным критериям, так и любая другая организация. Более того, не исчерпывающий перечень критериев открывает широкие горизонты для судейского усмотрения, что само по себе неприемлемо в международном уголовном праве.

Более того, в этом смысле интерес представляет Особое мнение судьи Ханса- Петера Кауля, который акцентировал внимание на том, что «затушевывание границы между серьезными преступлениями по национальному праву и международными преступлениями нарушает выраженный в принципе комплементарности баланс между суверенитетом государств и международным правосудием»[24].

Необходимо отметить, что столь явные противоречия между решением МУС и Особым мнением судьи Ханса-Петера Кауля объясняются достаточно просто. В основе любой дискуссии относительно содержания пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС лежит видение пределов юрисдикции МУС. Различные интерпретации данной нормы то значительно расширяют, то, наоборот, сужают полномочия МУС.

Так, профессор К. Кресс отмечает, что решение по ситуации в Кении наглядно демонстрирует телеологический подход к толкованию преступлений против человечности со стороны МУС. Данный подход призван интерпретировать цели международного уголовного права в русле повышения базовых общечеловеческих ценностей, и в этом смысле эффективным способом является более широкое понимание требования государственной и организационной по- литики[25].

Вместе с тем с таким взглядом на исследуемый вопрос сложно согласиться, ведь в конечном итоге расширение пределов толкования положений ст. 7 Римского статута МУС привело бы к включению в понятие «организация» даже сугубо частных организаций, тогда как, верно отмечает Ш. Бассиони, «ст. 7 не расширяет состав преступления против человечности, в частности, применительно к негосударственным субъектам. Если бы это было так, то МУС мог бы привлечь к ответственности за эти преступления, например, мафию, что явно не соответствует ни букве, ни духу ст. 7»[26].

Более того, на наш взгляд, включение в конструкцию состава преступления против человечности таких понятий, как государственная и организационная политика, было направлено на достижение конкретной цели. Именно политический контекст является одним из базовых критериев отнесения международных преступлений к компетенции органов международной уголовной юстиции.

Наглядным примером верного, на наш взгляд, толкования пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС является решение по делу Мутауры. В решении, в частности, рассматривалась деятельность секты Мунгики с точки зрения ее принадлежности к организациям в рамках политического контекста преступлений против человечности. Палата предварительного производства II пришла к выводу, что Мунгуки существует в виде большой и сложной иерархической структуры, во главе которой стоит командование. Секте присуще четкое распределение обязанностей между ее членами, за нарушение которых предусмотрено дисциплинарное наказание. Кроме того, влиятельность Мунгуки достигается посредством применения насилия, включая смертную казнь. Секта установила контроль над рядом районов, осуществляя управление социальными услугами, такими как электричество, водоснабжение, канализация, а также собирая неофициальные налоги. Более того, местные председатели секты выступали в качестве судей при рассмотрении уголовных дел. Принимая во внимание изученные материалы дела, Палата предварительного производства II пришла к выводу, что Мунгуки является организацией по смыслу пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС[27].

Верный подход к определению организации, на наш взгляд, применен также в рамках промежуточного доклада Прокурора МУС по ситуации в Колумбии, где преступлениями против человечности были названы деяния, совершенные Революционными вооруженными силами Колумбии «Армия народа» (РВСК). В частности, было указано, что «есть достаточные основания полагать, что каждым из анализируемых негосударственных субъектов... были совершены преступления против человечности. нападения были совершены в различных районах Колумбии, особенно в департаментах Антиокия, Боливар, Касана- ре, Каука, Араука, Сантандер, Магдалена, Чоко, Норте-де-Сантандер, Путумайо, Сукре, и Валье»[28]. Действительно, РВСК, являясь леворадикальной повстанческой группировкой, изначально создаваемой как малоорганизованные отряды самообороны, а впоследствии ставшей достаточно сильной оппозиционной силой по отношению к действующей власти, может быть признана организацией в рамках политического контекста преступления против человечности. РВСК является структурой с четкой иерархией, которая включает в себя 45-75 фронтов, 5-17 тыс. человек и управляется Секретариатом. По разным данным, под их контролем находится около 30% территории Колумбии. Более того, в 5 департаментах страны РВСК осуществляет политическую власть. Все это дает основание говорить о государствоподобном характере данной организации, а также о ее способности выступать в качестве субъекта политики в рамках преступления против человечности.

Таким образом, в пределах исследуемого вопроса можно выделить две основные теории относительно круга организаций как субъектов политики в рамках преступления против человечности. Теория, рассматривающая организации как субъектов политической деятельности в широком смысле и относящая к субъектам политики в рамках преступления против человечности любую организацию, достаточно аргументирована, однако размывает рамки международного уголовного правосудия и фактически противоречит целям, задачам и общепринятым принципам международного уголовного права. Вторая же теория, приравнивающая к субъектам политической деятельности лишь организации в узком смысле, достаточно рациональна и, на наш взгляд, обоснована.

Необходимо акцентировать внимание на том, что до принятия Римского статута МУС ни один международно-правовой акт прямо не регламентировал положения относительно организаций как субъектов политики в рамках преступления против человечности. Отдельные положения, касающиеся рассматриваемого вопроса, содержались в прецедентном праве международных уголовных трибуналов ad hoc, а также в таких актах «мягкого права», как Проекты Кодексов преступлений против мира и безопасности человечества, подготовленные Комиссией международного права ООН.

Для верного установления круга субъектов политики в рамках преступления против человечности необходимым видится обратиться к правовой природе данных общественно-опасных деяний. Из сложившихся в доктрине международного уголовного права критериев отнесения правонарушения к политическим преступлениям можно сделать вывод, что преступления против человечности являются политическими преступлениями.

В связи с тем, что в теории международного уголовного права существует условное деление всего массива международно-правовых политических преступлений на «государственные» и «негосударственные», где виновные в совершении «негосударственных» преступлений не только не представляют легитимную власть, но и действуют в контексте политически оппозиционной ей ор-

254

ганизации , можно сделать вывод о том, что одним из основополагающих признаков, присущих «организации» в контексте международного уголовного права, является оппозиционная деятельность по отношению к действующей власти.

На наш взгляд, организация может рассматриваться как субъект политики в рамках преступления против человечности лишь в том случае, когда она обладает достаточной силой для противодействия существующей власти.

Политический контекст в преступлениях против человечности, как видится, существует тогда, когда или государственная власть осуществляет подавление, подчинение собственного народа либо его части, или, в противовес ей, сам народ либо его часть, объединенные в организацию, использует методы, подобные государственным, для достижения собственных политических целей.

Вместе с тем ни доктрина международного уголовного права, ни прецедентное право органов международной уголовной юстиции, ни даже международные акты в сфере международного уголовного права на сегодняшний день не содержат определения, а также четких признаков организаций как субъектов [29] политики в рамках политического контекста преступлений против человечности, что, в свою очередь, негативно сказывается на эффективности международного уголовного правосудия и влечет за собой отсутствие единообразной судебной практики.

На наш взгляд, организация как субъект политической деятельности в рамках состава преступления против человечности - это структурированное, иерархичное объединение, контролирующее определенную территорию, в пределах которой способно осуществлять и навязывать свою политическую власть, наряду с этим осуществляющее противодействие существующей власти, достигающее своих политических целей путем широкомасштабных либо систематических нападений на гражданское население и обладающее достаточными средствами и ресурсами для осуществления данных целей, независимо от наличия либо отсутствия вооруженного конфликта.

Таким образом, организация, подпадающая под действие пп. а п. 2 ст. 7 Римского статута МУС, в строгом смысле, должна быть государствоподобной. Примерами таких организаций могут служить повстанческие группировки, никем не признанные государства и т.д.

Более того, на наш взгляд, недопустимо относить организации к субъектам политической деятельности лишь в рамках политического контекста преступлений против человечности. Как преступления геноцида, так и военные преступления, подобно преступлениям против человечности, могут быть совершены в рамках политики организации. В случае с военными преступлениями данную тенденцию можно наглядно проследить в рамках вооруженных конфликтов немеждународного характера.

[1] Clapham A. Extending international criminal law beyond the individual to corporations and armed opposition groups // J. Int. Crim. Justice. 2008. № 6 (5). Р. 899-926.

[2] Мезяев А.Б. Деятельность Международного трибунала по бывшей Югославии и индивидуальная уголовная ответственность по международному гуманитарному праву // Российский ежегодник международного права, 2006. Спец. выпуск. СПб, 2008. С. 155.

[3] Римский статут Международного уголовного суда. Док. ООН A/CONF. 183/9 от 17 июля 1998 г.

[4] Богуш Г. Есть ли пределы у международного уголовного права? Решение палаты предварительного производства II Международного уголовного суда от 31 марта 2010 г. о санкционировании в соответствии со ст. 15 Римского статута расследования ситуации в республике Кения // Международное правосудие. М.: Институт права и публичной политики, 2011. № 1. С. 46-54.

[5] Большая советская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1969-1978. Т. 10. С. 110.

[6] Новый толково-словообразовательный словарь русского языка / под ред. Т.Ф. Ефремовой. М.: Русский язык, 2012. С. 180.

[7] Cambridge Dictionary. URL: http://dictionary.cambridge.org/dictionary/british/organization_1?q= organization (дата обращения: 10.05.2016).

[8] Зелинская Н.А. Международные преступления и международная преступность: монография. Одесса, 2006. С. 75.

[9] Кабанов П.А. Международная политическая преступность как политико-криминологическое явление: понятие и формы проявления // Следователь. 2000. № 7. С. 49-50.

[10] Зелинская Н.А. Международные преступления и международная преступность: монография. Одесса, 2006. С. 75.

[11] Schabas W.A. State Policy as an Element of International Crimes // J. Crim. L. & Criminology. 2007-2008. № 98. Р. 953-982. P. 982.

[12] Bassiouni M.Ch. Crimes Against Humanity in International Criminal Law. Martinus Nijhoff: Dordrecht, 1992. Р.248-249.

[13] Josselin D., Wallace W. Non-State Actors in World Politics: A framework. N. Y., 2001. P. 3-4.

[14] Карташкин В.А., Саакян С.Г. Международная конвенция для защиты всех лиц от насильственных исчезновений и развитие сотрудничества государств по правам человека // Юрист- междуна-родник. 2007. № 1. С. 11-21.

[15] Draft Code, 1991, commentary on art. 21. Para. 5.

[16] Report of the International Law Commission to the General Assembly, Draft Code of Offences Against the Peace and Security of Mankind // U.N. Doc. A/2691; U.N. GAOR, 9th Sess., Supp. № 9, 1954, ch. 3, art. 2. Para. 11.

[17] Prosecutor v. Tadic, Case № IT-94-1-T, Judgement. May 7, 1997. Para. 654.

[18] Kadic v. Karadzic, 70 F.3d 232 (2nd Cir. 1995), cert. denied, 64 U.S.L.W. 3832. 18 Jun., 1996.

[19] International Criminal Court. Prosecutor v. Germain Katanga and Mathieu Ngudjolo Chui, ICC-01/04-01/07-717. Pre-Trial Chamber I. Decision on the Confirmation of Charges. 30 September, 2008. Para. 396.

[20] Draft Code, 1991, commentary on art. 21. Para. 5.

[21] Spencer T. A Complementarity Conundrum: International Criminal Enforcement in the Mexican Drug War’ Vanderbilt // Journal of Transnational Law. 2012. № 45 (599). P. 609-614.

[22] International Criminal Court. Situation in the Republic of Kenya. № ICC-01/09. Pre-Trial Chamber II. Decision Pursuant to Article 15 of the Rome Statute on the Authorization of an Investigation into the Situation in the Republic of Kenya. 31 March 2010. Fara. 90.

[23] Situation in Kenya, Pre-Trial Chamber II, Decision Pursuant to Article 15 of the Rome Statute on the Authorization of an Investigation into the Situation in the Republic of Kenya, 31 March 2010. Рara. 93.

[24] International Criminal Court. Situation in the Republic of Kenya. № ICC-01/09. Pre-Trial Chamber II. Decision Pursuant to Article 15 of the Rome Statute on the Authorization of an Investigation into the Situation in the Republic of Kenya. 31 March 2010. Dissenting Opinion of Judge Hans-Peter Kaul. Рara. 10.

[25] Kress C. On the Outer Limits of Crimes Against Humanity: The Concept of Organization Within the Policy Requirement: Some Reflections of the March 2010 ICC Kenya Decision // LEIDEN J. INT ’L L. 2010. № 23. Р. 855-861. Р. 861.

[26] Bassiouni M.Ch. The Legislative History of the International Criminal Court: Introduction, Analysis and Integrated Text. Transnational Publishers Inc., u.s, 2005. Р. 151-152.

[27] Prosecutor v. Muthaura, Case № ICC-01/09-02/11, Decision on the Prosecutor’s Application for Summonses to Appear. Mar. 8, 2011. Fara. 22.

[28] ICC, Office of the Prosecutor, Situation in Colombia, Interim Report, November 2012. URL: http://www.icc-cpi.int/NR/rdonlyres/3D3055BD16E24C83BA8535BCFD2A7922/285102/OTPCOLOMBIA PublicInterimReportNovember2012.pdf (дата обращения: 10.05.2016).

[29] Зелинская Н.А. Международные преступления и международная преступность: монография. Одесса, 2006. С. 75.