Анализируя социально-правовую необходимость уголовно-правового противодействия публичным призывам к совершению противоправных действий, следует рассмотреть вопрос о причинах криминализации выраженных вовне слов человека. Как было выше нами определено, наличие таких предписаний российского уголовного права согласовано с нормами международного права, аналогичная законодательная практика реализована и в превалирующем большинстве иностранных государств. Тем не менее, отдельного изучения требуют юридически значимые признаки публичных призывов, причём абстрагированно от содержания противоправных действий к совершению которых призывает виновный. Необходимо определить любые ли высказанные человеком слова могут рассматриваться в качестве публичных призывов, может ли считаться публичным призывом выражение частного мнения или же влекущие уголовную ответственность публичные призывы требуют установления их определённых характеристик.

В теории уголовного права заявленная проблема не находит однозначного решения. По этому поводу в юридической литературе высказываются различные и порой полярные точки зрения. Например, А.М. Сысоевым высказывается тезис о том, что уголовная ответственность за публичные призывы к совершению противоправных действий представляет собой проявление наказуемости умысла человека.[1] Тем самым автор признаёт, что уголовно-правовые запреты публичных призывов к совершению противоправных действий вступают в противоречие с понятием преступления, согласно которому таковым является только деяние.[2]

Однако, на наш взгляд, утверждение о том, что ответственность за публичные призывы к совершению противоправных действий представляет собой проявление наказуемости умысла в корне неверно. Думается, что на сегодняшний день вряд ли даже теоретически может быть поставлена под сомнение возможность уголовной ответственности за мысли. Другое дело, если подойти к анализу публичных призывов с позиции признания их обнаружением умысла человека. В этом ракурсе целесообразно привести следующий пример из судебной практики.

Р. признан виновным в публичных призывах к осуществлению экстремистской деятельности (ч. 1 ст. 280 УК РФ). Преступление им совершено при следующих обстоятельствах. Р. создал учётную запись на сайте социальной сети «Одноклассники» в сети Интернет под именем «Враг государства». Желая обеспечить доступ своих призывов широкому кругу лиц к учётной записи, он в общедоступном статусе набрал текст: «Будем резать будем убивать русским на этам свете не пражит Аллахъу окбор Аллахъу окбор Аллахъу окбор пули воздух» (орфография и пунктуация воспроизведена дословно из постановления суда). Опубликованный Р. текст просмотрели не менее 95 пользователей, оставив 16 комментариев.[3]

Исходя из изложенной ситуации, виновный лишь выразил свои мысли. Подчеркнём, прежде всего, что мысли человека получили внешнее выражение в объективной действительности - в словах, написанных на странице интернет сайта. Эти слова представляется возможным трактовать именно в качестве обнаружения умысла, поскольку они могут быть истолкованы как выражение человеком намерения совершить или совершать указанные действия.

Вместе с тем, имеются резонные основания выразить определённые возражения относительно квалификации высказываний типа «будем убивать» в качестве публичных призывов к совершению противоправных действий. В таком контексте они скорее представляют публичное выражение намерений конкретного лица, его идей и взглядов, а не призывы что-либо делать.

По этому поводу И.И. Барышева приводит следующие рассуждения: «Статья 280 УК, являясь средством обеспечения государственной безопасности, вводит ограничение на свободу выражения собственных взглядов. В принципе, законодатель не запрещает распространение идей (в том числе и в форме публичных призывов) о необходимости государственного, социального, идеологического и политического переустройства общества. Гарантии подобной деятельности являются необходимым условием развития демократии и составной частью деятельности политических партий и иных общественных объединений. Законодатель вводит запрет на публичное распространение лишь таких идей,

которые содержат мысль о необходимости неправовых, неконституционных способов переустройства общества»[4].

То есть данный автор подтверждает возможность констатации наличия публичных призывов к совершению противоправных действий в случае публичного распространения определённых идей. На наш взгляд, если взять за основу такую трактовку публичных призывов, то под сферу действия соответствующих норм уголовного закона подпадёт необъятный круг деяний, в том числе и не отличающихся общественной опасностью. Это однозначно противоречит буквальному толкованию, поскольку в изучаемом контексте слово призыв означает предложение вести себя таки или иначе, «обращение в краткой форме выражающее руководящую идею, политическое требование»[5].

Вместе с тем, подобного рода теоретические рассуждения, а также отдельные судебные решения, признающие факты распространения идей и взглядов публичными призывами к совершению противоправных действий, свидетельствуют об отсутствии последовательной позиции по вопросу о понимании юридической сущности уголовно наказуемых публичных призывов как в теории, так и на практике. Сложившаяся ситуация предопределяет и случаи обращения в Конституционный Суд РФ с целью проверки соответствия Основному закону РФ анализируемых предписаний УК РФ. Так, М. обвинялся в публичных призывах к осуществлению экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ). В своей жалобе в Конституционный Суд РФ М. просит проверить конституционность ст. 280 УК РФ, не позволяющей, по его мнению, в силу своей недостаточной формальной определённости отграничить запрещённые ею деяния от допустимой свободы выражения мнения и по этой причине нарушающей его конституционные права, гарантированные ст. 29 Конституции РФ.[6]

Однако в уголовно-правовой науке более широкое распространение получили другие взгляды на юридическую сущность публичных призывов. Так, З.А. Шибзухов определяет публичный призыв (применительно к ст. 2052 УК РФ) как «информационное воздействие на персонально неопределенный круг лиц с целью склонить их к совершению хотя бы одного из преступлений, предусмотренных ст. 205, 2051, 206, 208, 211, 277, 278, 279 и 360 УК РФ, осуществляемое посредством распространения сведений о целесообразности, необходимости либо желательности террористической деятельности»[7]. Как видно, автор не отождествляет публичный призыв с распространением мнений, идей и взглядов, а наделяет соответствующие слова следующими признаками для признания их призывами:

информационное воздействие;

цель склонения к противоправному поведению;

распространение сведений о целесообразности, необходимости либо желательности преступного поведения.

Следовательно, позиция З.А. Шибзухова отличается от мнений, рассмотренных выше, тем, что самого по себе факта распространения каких- либо сведений не достаточно, для признания его призывом, влекущим уголовную ответственность. Требуется установление признаков информационного воздействия и цели склонения к противоправным действиям.

По утверждению Ю.Е. Пудовочкина, «призыв - это форма психического воздействия на сознание и волю людей с целью побудить их к совершению определённых действий. Целенаправленность позволяет отличить призывы от выражения личного мнения по государственным, политическим, национальным вопросам в семейных и дружеских беседах. Целью в данном случае выступает стремление объединить граждан, активизировать их волю и направить их поведение в русло конкретных проявлений экстремистской

77

деятельности» .

В разрезе проводимого нами исследования узловым аспектом в рассуждениях Ю.Е. Пудовочкина необходимо признать его указание на то, что уголовно-наказуемый призыв это психическое воздействие на человека, его сознание и волю. Таким путём автор конкретизирует, что сущность информационного воздействия при призыве заключается именно в его воздействии на психику человека. Без этих свойств в распространяемой лицом информации будут отсутствовать признаки призывов, влекущих уголовную ответственность.

Стоит заметить, что отсутствие законодательного определения понятия призывов отчасти восполняется разъяснениями высшей судебной инстанции РФ, сформулированными применительно к отдельным преступлениям. Так, под публичными призывами к осуществлению террористической деятельности в ст. 2052 УК РФ предлагается понимать выраженные в любой форме (устной, письменной, с использованием технических средств, информационно-телекоммуникационных сетей) обращения к другим лицам с целью побудить их к осуществлению террористической деятельности.[8] [9] То есть Пленум Верховного Суда РФ также подчеркнул необходимость установления цели побуждения других лиц к совершению противоправных действий для признания такого деяния уголовно-наказуемым призывом.

Ещё одним свидетельством недопустимости признания в уголовно- правовом значении публичными призывами фактов выражения и распространения мнений, идей, взглядов, могут служить результаты системного толкования уголовного закона. Так, в диспозиции ч. 1 ст. 2052 УК РФ публичные призывы к осуществлению террористической деятельности и публичное оправдание терроризма закреплены как самостоятельные деяния. При этом, согласно примечанию к ст. 2052 УК РФ, публичное оправдание терроризма выражается в публичном заявлении о признании идеологии и практики терроризма правильными, нуждающимися в поддержке и подражании.

На основании изложенного представляется возможным сделать вывод о том, что выражение и распространение каких-либо мнений, идей, взглядов само по себе не может расцениваться в качестве уголовно-наказуемых призывов. Аналогичного мнения придерживаются 64 % респондентов, опрошенных в ходе проведённого нами исследования.

Публичные призывы в уголовно-правовом значении подразумевают оказание определённого психологического воздействия на адресатов, имеющее своей целью их склонение, побуждение к совершению противоправных действий. Данный тезис подтверждается и рядом судебных решений, в которых специально подчёркивается необходимость выявления в публичных призывах побуждающего воздействия. Так, А.Р. совершил публичный призыв к осуществлению террористической деятельности и публичное оправдание терроризма при следующих обстоятельствах.

А.Р., признавая правильными и нуждающимися в поддержке и подражании идеологию и практику терроризма, осознавая общественную опасность и противоправность своих действий, преследуя цель побудить окружающих к осуществлению террористической деятельности и во вступление в вооруженные формирования, не предусмотренные федеральным законом, в общественных местах, т.е. в мечетях, а также на улице, публично оправдывал терроризм и действия участников незаконных вооружённых формирований, призывал к осуществлению террористической деятельности, а именно, призывал с оружием в руках совершать «джихад», то есть физическое уничтожение лиц, не исповедующих ислам, а также демонстрировал со своего мобильного телефона видеоролики боевых действий и с призывами к джихаду.

Заключением эксперта подтверждено, что в представленных на исследование к текстах имеются высказывания побудительного характера, призывающие к враждебным действиям одной группой лиц по отношению к другой группе лиц, объединённых по признакам национальности, отношения к религии, а также по принадлежности к определённым социальным группам, а также высказывания, которых в речь идёт о преимуществе одной группы лиц перед другой по вышеперечисленным признакам. Согласно заключению дополнительной судебной лингвистической экспертизы в высказываниях А.Р. содержатся признаки призывов к осуществлению враждебных действий по отношению к мусульманам, не разделяющим идеи ваххабизма, сторонникам существующей в Чеченской Республике власти, сотрудникам правоохранительных органов и военнослужащим федеральных сил РФ, неверных, находящихся на территории Чеченской Республики, а также признаки оправдания таких действий по отношению к указанным лицам.[10]

Необходимо отметить, что психологическое воздействие на адресатов призывов в целях их склонения к совершению противоправных действий может осуществляться не только с помощью устной речи, но и письменно. Таким примером является уголовное дело в отношении Ф., который в вагоне электропоезда раздавал листовки с текстом экстремистского характера. Согласно выводам комплексной психолого-лингвистической экспертизы, в тексте листовок содержатся призывы объединиться и выразить протест против власти в РФ путём восстания, революции, свержения, а их содержание может усилить воздействие на установки лиц разделяющих взгляды автора, тем самым побуждать адресатов к совершению описываемых действий.[11]

Вместе с тем, данный пример, по нашему мнению, отчасти демонстрирует некоторое преувеличение значения психологолингвистической экспертизы. Нисколько не подвергая сомнению целесообразность использования соответствующих специальных познаний для установления признаков призывов к совершению противоправных действий, правоприменителю всё же следует обосновывать факт призыва, подтверждать наличие психологического воздействия на адресата не только ссылаясь на заключение эксперта.

Проведённый нами анализ материалов судебной практики показывает, что в решениях последних лет всё большее значении придаётся установлению признаков психологического воздействия на адресатов при квалификации содеянного как публичные призывы к совершению противоправных действий. Иллюстрацией могут служить материалы уголовного дела по обвинению С. в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 280 и ч. 1 ст. 282 УК РФ.

Согласно предъявленному обвинению, С., принимая активное участие в деятельности Кемеровского регионального отделения национал- большевистской партии, желая изменения политической системы, существующей в настоящее время в РФ, исходя из идейного неприятия конституционного строя, публично призывая к осуществлению экстремистской деятельности, умышленно на ранее изданном им сайте, куда открыто и свободно имела доступ широкая аудитория владельцев персональных компьютеров, подключённых к сети «Интернет», используя сайт как средство массовой информации, разместил текст статьи «Самая конструктивная партия», являющейся обращением к неопределённому кругу граждан, призывающей к насильственному изменению конституционного строя, осуществлению террористической деятельности, возбуждению расовой, национальной и религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию, унижающей национальное достоинство, направленной на дискриминацию по этническому признаку, пропагандирующей исключительность, превосходство, неполноценность граждан по признаку отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной, языковой принадлежности, возбуждая расовую, национальную и религиозную рознь, призывающей к насилию на этой почве, что согласно ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» является экстремизмом.

Согласно заключению комплексной психолого-политологолингвистической судебной экспертизы текст статьи «Самая конструктивная партия», являясь публичным призывом к осуществлению экстремистской деятельности, пропагандирует возможность насильственного изменения конституционного строя, обращаясь к гражданам, представляет собой описание сценария насильственного захвата власти в г. Белово членами национал-большевистской партии. Пропагандируя возможность насильственного изменения конституционного строя, политический экстремизм и социальную вражду, публично призывая к осуществлению экстремистской деятельности, в статье пишется: «Мы окажемся у власти ..., действующие суды разгоняются ..., председатель победившей партии НБП, шмякнув на стол с микрофоном отрезанную голову Пута, объявляет об установлении революционной диктатуры ... здания АГБ переходит в руки восставших ..., саботажники, мародеры, провокаторы расстреливаются на месте, трупы для устрашения свозятся к мэрии и несколько дней не убираются, к зданию АГБ подтягиваются отряды местных нацболов ...». Подкрепляя негативный стереотип этнической группы (цыган) и социальной (священнослужителей, депутатов, чиновников, членов партии «Яблоко», «Единая Россия»), в статье поощряются и оправдываются репрессии - депортация цыган.

С. путём размещения текста статьи «Самая конструктивная партия» в сети «Интернет» на сайте - в демонстрационной форме, согласно заключению комплексной политолого-психолого-лингвистической судебной экспертизы, в данной статье:

- подкрепляет негативный стереотип этнической (цыганский этнос) и социальной (священнослужители) групп;

- поощряет, оправдывает репрессии, депортацию в отношении цыган;

- текст данной статьи содержит обращения и призывы, направленные на возбуждение гражданской розни, вражды, изменение существующего строя насильственными методами, а также унижение достоинства группы лиц (членов КПСС, партий «Яблоко», «Единая Россия», чиновников и депутатов, священнослужителей) по признаку социальной (профессиональной и политической) принадлежности;

- содержащиеся в статье обращения и призывы могут оказать побудительное воздействие на сознание, волю и поведение человека;

- по содержанию и цели текст является пропагандистским, текст статьи пропагандирует возможность насильственного изменения конституционного строя, политический экстремизм и социальную вражду;

- текст содержит публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности.[12]

Изучение изложенного судебного решения демонстрирует довольно обстоятельное обоснование факта оказания призывами психологического воздействия на адресатов. Прямо констатируется, что анализируемые тексты содержат публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности, пропагандируют общественно опасное поведение и они могут оказать побудительное воздействие на сознание, волю и поведение человека.

Развивая идею о том, что обязательным свойством уголовно-наказуемых призывов является оказание психологического воздействия на адресатов, А.С. Изолитов, предлагает считать основным непосредственным объектом составов преступлений, предусмотренных уголовно-правовыми нормами, закреплёнными в ст. 2052, 280 и 354 УК РФ, информационно

психологическую безопасность общества[13]. Данный автор поясняет, что «высказывание террористических, экстремистских и оправдывающих агрессивную войну взглядов преследует цель расширения числа их сторонников, т.е. пропаганду указанных взглядов и идей, направленную на неопределённый круг людей, что может расцениваться как один из способов скрытого манипулятивного воздействия. В свою очередь манипулирование является формой посягательства на информационно-психологическую безопасность общества»[14].

На наш взгляд, подобные рассуждения в целом заслуживают поддержки. Ряд изложенных выше судебных решений наглядно свидетельствует, что публичные призывы, имеющие уголовно-правовое значение, подразумевают воздействие на сознание и волю адресатов. Прежде всего, призыв имеет своей целью оказать влияние на сознание человека, что выражается в доведении адресату информации, которая содержит одобрение, восхваление, обоснование целесообразности и необходимости соответствующего вида противоправного поведения (экстремизма, терроризма, насилия, агрессивной войны). Очевидно, что данный компонент психологического воздействия при осуществлении призыва вполне может быть реализован посредством распространения мнений, идей и взглядов.

Однако такое психологическое воздействие для признания содеянного уголовно-наказуемым призывом должно быть одновременно сопряжено с влиянием на волю человека. В теории уголовного права под свободой воли предлагается понимать «автономно принятое решение человека выбрать из доступных ему (включая сюда как действие, так и бездействие) один вариант действования и реализацию такого варианта»[15].

В этой связи возникает вопрос о степени интенсивности воздействия на свободу воли человека для оценки содеянного лицом в качестве имеющих уголовно-правовое значение публичных призывов. Д.О. Чернявский приходит к выводу, что «призыв должен выражаться в повелительном наклонении, воздействовать на психику, сознание и волю людей в целях пробудить в них стремление к определенным действиям»[16]. Как пишет Е.А. Димитрова, «нередки случаи совершения призывов путём использования глаголов сослагательного наклонения (хотелось бы, желательно и т.п.)», которые, по её мнению, не могут быть квалифицированы как публичные призывы.[17]

Однако, например, И.В. Шевченко придерживается иной точки зрения. По его мнению, «публичные высказывания лица о целесообразности или возможности осуществления террористической деятельности, выраженные глаголами в форме сослагательного наклонения, если они имеют явную негативную окраску с обоснованием террористических действий, должны расцениваться исключительно как призыв»[18].

На наш взгляд, использование глаголов сослагательного наклонения весьма затруднительно расценить в качестве психологического воздействия на волю человека. Передавая другим лицам информацию в такой форме скорее может оказать влияние на сознание человека, но вряд ли способна сформировать желание адресата данной информации действовать определённым образом. Иными словами воздействие на свободу воли человека в подобной ситуации отсутствует.

В исследуемом ракурсе показательным является следующий пример из судебной практики. Д. предъявлено обвинение в том, что он изготовил печатные издания «Воля Вольная» № 1, 2, 3, которые в соответствии со ст. 2 Федерального закона «О средствах массовой информации» отвечают всем признакам средства массовой информации, и «Манифест Левого Авангарда», проект которого также включён в печатное издание «Воля Вольная» № 2.

В печатных изданиях «Воля вольная» № 1, 2 и в «Манифесте Левого Авангарда» содержатся призывы, направленные на возбуждение социальной розни, связанной с насилием, и насильственное изменение основ конституционного строя, что, согласно ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», относится к экстремистской деятельности. Д. умышленно, с целью распространения экстремистских идей, распространил указанные печатные издания «Воля вольная» № 1, 2, являющиеся средством массовой информации, и «Манифест Левого Авангарда» среди неопределённого круга лица в публичных местах.

Таким образом, Д. предъявлено обвинение в совершении преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 280 УК РФ, публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности, совершённые с использованием средств массовой информации.

Согласно заключению комиссии экспертов, тексты, имеющиеся в изданиях «Воля вольная» № 1 и № 2, а также тексты, представленные в брошюрах «Манифест. Проект» и «Манифест Левого Авангарда», являются целостными по содержанию и смыслу, направленности воздействия на читателя. В текстах, представленных на исследование, реализуется осознаваемое коммуникативное воздействие автора, которое определяется самими характером представленных текстов - будучи опубликованными в печатной форме в прессе, они с необходимостью должны были пройти сложноорганизованную и многоэтапную подготовку от замысла и составления (написание) и до их распространения (продажа или бесплатная раздача). Опубликованный в печатной форме в прессе текст предполагает его публичный характер. Таким образом, автор осознавал публичный характер, содержательную направленность высказываемых призывов и желал действовать именно подобным образом. В представленных материалах реализованы следующие типы коммуникативных намерений: презентация (предъявление политическим субъектом собственных позиций, принципов, идеалов); манифестация (заявление политической программы); побуждение к действию (к участию в акциях, митингах, борьбе с существующей идеологической системой); критика и ирония; информирование и просвещение; развлечение.

Психологический анализ позволяет сделать вывод, что с наибольшей степенью вероятности тексты, представленные на исследование, не могут оказать побудительное воздействие на сознание, волю и поведение человека.

В представленных текстах отсутствуют высказывания, направленные на возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни, отсутствуют признаки пропаганды исключительности, превосходства либо неполноценности по признаку социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии. Контексты негативной оценки в исследуемых текстах связаны не с какой-то определённой социальной группой, а с некоторым неудовлетворительным с точки зрения автора положением дел в обществе. Призывы, содержащиеся в текстах статьи, не отвечают признакам, необходимым для утверждения наличия специфического психологического воздействия, предусмотренного ч. 1 ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», а также не являются целенаправленными, конкретными и понятными.

Исследование интенций, содержащихся в текстах, показывает, что в отношении читателя отмечается побуждение к принятию точки зрения автора, при этом директивные тенденции не проявляются; содержание текстов располагает к размышлениям и оценкам, но не к конкретным действиям.

В представленных на экспертизу текстах не содержатся призывы к противоправным действиям, в том числе, в данных текстах не содержатся призывы к насильственному изменению основ конституционного строя и нарушению целостности РФ; к подрыву безопасности РФ; к осуществлению террористической деятельности либо публичному оправданию терроризма; к возбуждению расовой, национальной и религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию; к унижению национального достоинства, а также не содержатся прямые или косвенные призывы, прямо или косвенно побуждающие к осуществлению указанной деятельности.

Таким образом, заключением комиссии экспертов полностью опровергаются доводы обвинения о том, что в печатных изданиях «Воля вольная» № № 1, 2 и «Манифесте Левого Авангарда», изготовленных Д., содержатся публичные призывы, направленные на возбуждение социальной розни, связанной с насилием, и насильственное изменение основ конституционного строя, то есть отсутствуют призывы, которые согласно ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», относятся к экстремистской деятельности.

Решением суда Д. оправдан.[19]

Данный пример, с одной стороны, в очередной раз подтверждает недопустимость квалификации содеянного в качестве публичных призывов к совершению противоправных действий в случаях, когда деяние лица выразилось лишь в распространении определённых мнений, идей, взглядов. С другой стороны, изложенный пример наглядно демонстрирует, что исследуемые нами призывы в обязательном порядке должны оказывать психологическое воздействие не только на сознание адресата, но и на его свободу воли.

Таким образом, представляется возможным утверждать, что для наличия признаков уголовно-наказуемых призывов требуется, чтобы они оказывали психологическое воздействие на сознание и волю адресатов. При этом достаточно хотя бы минимального влияния призывов на свободу воли, но полное отсутствие такого влияния исключает квалификацию содеянного в качестве публичных призывов к совершению противоправных действий.

Вместе с тем, данный вывод непременно порождает вопрос о «верхнем» пределе интенсивности воздействия на свободу воли в ходе исследуемых призывов. И здесь необходимо рассмотреть проблему соотношения призывов и принуждения. В науке уголовного права принуждение определяется как «предъявляемое потерпевшему требование совершить какое-либо действие или воздержаться от совершения какого-либо действия, совершённое с посягательством на права и законные интересы потерпевшего»[20]. В.Г. Зарипов при этом уточняет, что принуждение - это «психическое ... воздействие на лицо, совершённое вопреки или помимо воли потерпевшего с целью заставить его совершить какое-либо действие или воздержаться от его совершения»[21].

Теоретически допустимо предположение о том, что уголовнонаказуемые призывы могут быть облечены в форму принуждения, поскольку также подразумевают психологическое воздействие на адресата с целью побудить его к совершению противоправных действий. Конечно же, изучаемые нами призывы, как правило, не осуществляются посредством принуждения. По крайней мере, проведённый нами анализ материалов следственно-судебной практики таких случаев не выявил. Однако какие-либо препятствия для признания принуждения при наличии иных необходимых признаков возможной формой выражения призывов отсутствуют.

В то же время, следует оговорить, что допущение возможности выражения призывов в форме принуждения отнюдь не означает, что соответствующим составом преступления охватывается факт применения психического, а тем более физического насилия, как способов принуждения. В случае если призывы к совершению противоправных действий выражались посредством принуждения и сопровождались применением физического или психического насилия, то такое насилие потребует самостоятельной уголовно-правовой оценки.

Следовательно, максимальная интенсивность психологического воздействия на свободу воли человека при призывах к совершению противоправных действий может доходить до уровня принуждения. Однако применяемое в таком случае насилие может образовывать отдельный состав преступления.

Специфичными формами психологического воздействия при призывах являются внушение и гипноз. Данным видам психического насилия в последние годы в уголовно-правовой литературе уделяется немало внимания, разработаны их определения и юридически значимые характеристики. Так, Р.А. Сабитов определяет внушение как «воздействие на человека, приводящее к появлению у него помимо его воли и сознания определённого состояния, чувства, отношения либо к совершению им поступка, непосредственно не следующего из принимаемых им норм и принципов деятельности; процесс воздействия на психическую сферу человека, связанный со снижением сознательности и критичности при восприятии и реализации внушаемого содержания информации, с отсутствием целенаправленного и активного его понимания и логического анализа»[22].

Л.В. Седых формулирует следующее уголовно-правовое определение гипноза - это «изменённое состояние сознания, которое возникло в результате целенаправленного воздействия на психику лица, сопровождалось гипнотическими феноменами (каталепсией, искажением восприятия времени, положительными и отрицательными галлюцинациями, амнезией, постгипнотическими внушениями и др.) и применялось в качестве способа преступного деяния, а именно: как вида психического насилия, представляющего целенаправленное противоправное информационно воздействие на психику лица, против или помимо его воли, с целью приведения последнего либо в беспомощное состояние для совершения преступного деяния (действия или бездействия) в отношении загипнотизированного лица, либо для принуждения его к совершению преступления (серии преступлений)»[23].

Признавая за призывами свойство оказания психологического воздействия на сознание и волю их адресатов, необходимо обратить внимание на такую категорию, используемую в уголовном праве, как пропаганда. Данный термин, как известно, широко используется как в нормах международных нормативных правовых актов, в зарубежном уголовном законодательстве, так и в УК РФ. Очевидно, что пропаганда весьма схожа с призывами, а в международном праве эти термины нередко используются как синонимы.

По мнению И.И. Барышевой, «пропаганда и призывы - не часть и целое; у них совершенно различный смысл. Призыв никогда не разъясняет сути взглядов или теории. Он ориентирует слушателя на немедленное действие, не объясняя необходимости его совершения и не определяя последствий. Призыв эмоционален и его суть как раз и состоит в том, чтобы, воздействуя на эмоции слушателя, побудить последнего к какому-либо действию. Другое дело - пропаганда. Она всегда рациональна. Пропаганда именно объясняет и убеждает, при этом может не содержать призывов к конкретному действию, а быть рассчитана на то, что у слушателя сформируется самостоятельное убеждение в необходимости совершения действий, содержание которых он определит также самостоятельно»[24]. И в развитие своих идей И.И. Барышева предлагает дополнить ст. 280 УК РФ признаками пропаганды, сохранив при этом ответственность и собственно за призывы.[25]

На наш взгляд, предложенные рассуждения могут быть оценены критически. Прежде всего, следует указать на безосновательность утверждения о том, что призыв никогда не разъясняет сути взглядов или теории. Совершенно не обязательно, чтобы призыв был эмоционален и ориентировал адресата на немедленное действие. Имеются основания полагать, что выводы данного автора идут вразрез с грамматическим значением слова «пропаганда» в русском языке. Так, в толковом словаре С.И. Ожегова пропаганда объясняется следующим образом: это «распространение и углублённое разъяснение каких-нибудь идей, учений, знаний»[26].

В этой связи пропаганда также как и призывы предполагает психологическое воздействие на адресата, но только на его сознание, не оказывая при этом влияния на свободу воли человека. В этом и заключается основное различие пропаганды и призывов. При этом, как показывают результаты проведённого нами анализа материалов следственно-судебной практики, призывы зачастую сопровождаются пропагандой. Ведь чтобы побудить человека к какому-либо действию, ему нередко требуются объяснения и разъяснения относительно целесообразности и необходимости совершения соответствующих противоправных действий.

Вместе с тем, установление в нормах об ответственности за публичные призывы к совершению противоправных действий одновременно и предписаний о наказуемости пропаганды соответствующих действий является, по нашему мнению, излишним.

Интерес представляют рассуждения З.А. Шибзухова, по мнению которого необходимо «признать цель склонения к осуществлению террористической деятельности обязательным признаком состава преступления, предусмотренного ст. 2052 УК РФ, что позволит: во-первых, устранить неопределённость предписаний ст. 2052 УК РФ и возможность её произвольного применения; во-вторых, создать надёжные гарантии от необоснованного уголовно-правового ограничения свободы слова; в-третьих, привести ст. 2052 УК РФ в соответствие со ст. 5 Конвенции Совета Европы о предупреждении терроризма»[27].

Думается, идеи, высказанные данным автором, безусловно, не лишены аргументации. Однако в контексте проводимого нами исследования вопросов противодействия публичным призывам к совершению противоправных действий нужно отметить, что нормативное закрепление указанной цели не вызвано необходимостью. Обусловливается наше утверждением тем, что при правильном толковании термина «призыв» обозначенная цель и так подразумевается. Более того, её включение в текст диспозиций соответствующих статей уголовного закона неоправданно переполнит их конструкцию.

Следует отметить, в нормах российского уголовного законодательства об ответственности за публичные призывы к совершению противоправных действий слово «призыв» закреплено во множественном числе. Этот факт порождает разноречивое толкование оснований ответственности за такие деяния. Например, по утверждению А.А. Арямова, «поскольку законодатель оперирует множественным числом термина «призыв», то для инкриминирования достаточно осуществления второго предложения- призыва»[28]. Полагаем, что данный автор руководствуется буквальным толкованием уголовного закона.

Однако другая группа авторов придерживается иного взгляда на рассматриваемый аспект. Так, по справедливому замечанию А.Г. Кибальника и И.Г. Соломоненко, хотя в ч. 1 ст. 2051 УК РФ и указывается на призывы во множественном числе, в силу духа закона содеянное лицом образует оконченный состав анализируемого преступления и в случае единичного призыва.[29] На наш взгляд, если бы в диспозициях соответствующих норм признак «призыв» употреблялся в единственном числе, то наличие нескольких призывов обусловливало бы необходимость применения совокупности. В то же время, анализ материалов следственно-судебной практики демонстрирует, что в подавляющем большинстве случаев призывы к совершению противоправных действий выражаются неоднократно.

При этом однозначную точку в споре о возможных подходах к толкованию призывов с позиции потребности установления множественности их числа поставил Пленум Верховного Суда РФ, который в своём постановлении «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» сформулировал следующее разъяснение. Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности следует считать оконченным преступлением с момента публичного провозглашения (распространения) хотя бы одного обращения независимо от того, удалось побудить других граждан к осуществлению террористической деятельности или нет. [30] Полагаем, что эта рекомендация в полной мере применима и к другим нормам об ответственности за публичные призывы к совершению противоправных действий.

На основании изложенного необходимо сделать следующие основные выводы:

публичные призывы, имеющие уголовно-правовое значение, подразумевают психологическое воздействие на сознание и волю адресатов;

призыв имеет своей целью оказать влияние на сознание человека, что выражается в доведении адресату информации, которая содержит одобрение, восхваление, обоснование целесообразности и необходимости соответствующего вида противоправного поведения (экстремизма, терроризма, насилия, агрессивной войны). Очевидно, что данный компонент психологического воздействия при осуществлении призыва вполне может быть реализован посредством распространения мнений, идей и взглядов. Однако выражение и распространение каких-либо мнений, идей, взглядов само по себе не может расцениваться в качестве уголовно-наказуемых призывов;

психологическое воздействие для признания содеянного уголовнонаказуемым призывом должно быть одновременно сопряжено с влиянием на волю человека. При этом достаточно хотя бы минимального влияния призывов на свободу воли (склонение, уговоры и т.п.), полное отсутствие такого влияния исключает квалификацию содеянного в качестве публичных призывов к совершению противоправных действий. Максимальная интенсивность психологического воздействия на свободу воли человека при призывах к совершению противоправных действий может доходить до уровня принуждения. Однако применяемое в таком случае насилие может образовывать самостоятельный состав преступления;

пропаганда также как и призывы предполагает психологическое воздействие на адресата, но только на его сознание, не оказывая при этом влияния на свободу воли человека. В этом и заключается основное различие пропаганды и призывов. Как показывают результаты проведённого анализа материалов следственно-судебной практики, призывы зачастую сопровождаются пропагандой. Ведь чтобы побудить человека к какому-либо действию, ему нередко требуются объяснения и разъяснения относительно целесообразности и необходимости совершения соответствующих противоправных действий. При этом установление в нормах об ответственности за публичные призывы к совершению противоправных действий одновременно и предписаний о наказуемости пропаганды соответствующих действий является излишним.

[1] Сысоев А.М. К вопросу совершенствования уголовной ответственности за публичные призывы к экстремистской деятельности // Человек: преступление и наказание. - 2009. - № 1. - С. 86.

[2] См.: Пудовочкин Ю.Е. Учение о преступлении: избранные лекции. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Юрлитинформ, 2010. - С. 21.

[3] Постановление Приютненского районного суда Республики Калмыкия от 24 июня 2014 г. по уголовному делу № 1-35/2014 / Архив Приютненского районного суда Республики Калмыкия за 2014 г.

[4] Барышева И.И. Уголовно-правовое ограничение свободы слова как средство защиты государственной безопасности: Дис. ... канд. юрид. наук. - Ростов-на-Дону, 2008. - С. 109.

[5] Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 53 000 слов / Под общ. ред. проф. Л.И. Скворцова. - 24-е изд., испр. - М.: ООО «Издательство Оникс»: ООО «Издательство «Мир и Образование», 2007. - С. 415.

[6] Определение Конституционного Суда РФ «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Мухина Юрия Игнатьевича на нарушение его конституционных прав статьёй 280 Уголовного кодекса Российской Федерации» от 16 июля 2009 г. № 1018-О-О // Справочная правовая система «Консультант Плюс».

[7] Шибзухов З.А. Уголовная ответственность за публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма: Дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2012. - С. 96.

[8] Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации (постатейный) / Под ред. А.В. Бриллиантова. - М.: Проспект, 2010. - С. 1063.

[9] Постановление Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» от 9 февраля 2012 г. № 1 // Бюллетень Верховного Суда РФ. - 2012. - № 4.

[10] Приговор Верховного суда Чеченской Республики от 27 января 2014 г. № 2- 24/2013 // Справочная правовая система «Консультант Плюс»; Апелляционное

определение Верховного Суда РФ от 27 марта 2014 г. № 23-АПУ14-4 // Справочная правовая система «Консультант Плюс».

[11] Постановление Московского городского суда от 5 ноября 2013 г. № 4у/3-7724 // Справочная правовая система «Консультант Плюс».

[12] Справка Кемеровского областного суда «О практике рассмотрения судами Кемеровской области уголовных дел по преступлениям, предусмотренным ст.ст. 206, 207,

280, 282 УК РФ» от 15 июня 2006 г. № 01-19/336 // Справочная правовая система «Консультант Плюс».

[13] Изолитов А.С. Публичные призывы к противоправной деятельности: проблемы уголовной ответственности // Вестник ДВЮИ МВД РФ. - 2009. - № 2 (17). - С. 38.

[14] Там же.

[15] Шепелева С.В. Концепция свободы воли и принуждения в уголовном праве: монография. - М.: Юрлитинформ, 2014. - С. 79.

[16] Чернявский Д.О. Категория «публичные призывы» в контексте нормы статьи 280 Уголовного кодекса Российской Федерации // Противодействие терроризму. Проблемы XXI века. - 2014. - № 4. - С. 23.

[17] Димитрова Е.А. Уголовная ответственность за публичные призывы к осуществлению экстремистской и террористической деятельности как средство противодействия экстремизму и терроризму // Вестник Сибирского юридического института ФСКН России. - 2012. - № 1 (10). - С. 176. См. также: Бурковская В.А. Криминальный религиозный экстремизм: уголовно-правовые и криминологические основы противодействия: Дис. ... докт. юрид. наук. - М., 2006. - С. 271.

[18] Шевченко И.В. Уголовная ответственность за террористическую деятельность: уголовно-правовой и правоприменительный аспекты: Дис. ... канд. юрид. наук. - Саратов, 2010. - С. 123-124.

[19] Приговор Центрального районного суда г. Прокопьевска Кемеровской области от 17 января 2011 г. по уголовному делу № 1-1/2011 / Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие».

[20] Шарапов Р.Д. Преступное насилие. - М.: Издательство «Юрлитинформ», 2009. - С. 275-276.

[21] Зарипов В.Г. Физическое и психическое принуждение в уголовном праве: понятие, виды, ответственность: Дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2007. - С. 9.

[22] Сабитов Р.А. Учение о последствиях преступлений: монография. - М.: Юрлитинформ, 2015. - С. 246.

[23] Седых Л.В. Преступления, совершаемые с применением гипноза: особенности квалификации и предупреждения: монография. - М.: Юрлитинформ, 2013. - С. 58.

[24] Барышева И.И. Уголовно-правовое ограничение свободы слова как средство защиты государственной безопасности: Дис. ... канд. юрид. наук. - Ростов-на-Дону, 2008. - С. 113-114.

[25] Там же. - С. 114.

[26] Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 53 000 слов / Под общ. ред. проф. Л.И. Скворцова. - 24-е изд., испр. - М.: ООО «Издательство Оникс»: ООО «Издательство «Мир и Образование», 2007. - С. 434. См. также: Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. - М.: Изд-во Эксмо, 2005. - С. 631.

[27] Шибзухов З.А. Уголовная ответственность за публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма: Дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2012. - С. 11. См. также: Шуйский А.С. Противодействие террористическим актам посредством уголовно-правовых норм с двойной превенцией: Дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2012. - С. 92.

[28] Арямов А.А. Преступления против мира и безопасности человечества: хрестоматийный курс лекций. - М.: Юрлитинформ, 2012. - С. 29.

[29] Кибальник А.Г., Соломоненко И.Г. Публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма // Законность. - 2007. - № 2. - С. 15.

[30] Постановление Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности» от 9 февраля 2012 г. № 1 // Бюллетень Верховного Суда РФ. - 2012. - № 4.