Одна из наиболее сложных методологических проблем - типологиза- ция и классификация коллизий. Несмотря на то, что наиболее простыми являются вопросы определения критериев их типологии с помощью юридической иерархии нормативных правовых актов, существует большое число видов правовых коллизий, вызывающих затруднение при их систематизации. В связи с таким разнообразием теория права использует множество дефиниций и классификаций, определяющих содержание и разновидности юридических коллизий[1].

Следует отметить, что под коллизией (столкновением, противоречием) в конституционном праве понимается не только «открытые» противопоставления формальных конституционных предписаний, чаще всего наблюдающиеся между нормами Конституции РФ и иными нормативными актами. В то же время юридические коллизии проявляются и в концептуальном содержании конституционных институтов, правовых практиках применения конституционных норм, пересечении сферы компетенций органов государственной власти и т.п. Как правило, подобные коллизии патентны и возникают лишь в процессе правоприменения.

Проблемы конституционных коллизий имеют определенную специфику и не всегда разрешаются традиционными методами коллизионного права. Особый характер конституционных норм и институтов обусловливает содержание и понятие конституционных коллизий в отличие от иных отраслей права. Думается, что в качестве критерия классификации можно использовать различные основания. В зависимости от уровня общественных отношений, на регулирование которых направлены нормативные правовые акты, можно выделить четыре вида коллизий: коллизии в основах конституционного строя; коллизии в области соблюдения прав и свобод граждан России; коллизии в сфере формирования системы органов власти субъектов Российской Федерации; коллизии законодательства субъектов России по регулированию местного самоуправления[2]. Такая типология позволяет в качестве критерия использовать сферы конституционно-правового регулирования.

В зависимости от источника права следует выделять конституционные коллизии в нормативных актах: законодательные (федеральные законы и др.); подзаконные (акты палат парламента, указы Президента РФ); судебноправовые (постановления Конституционного Суда РФ); договорно-правовые (федеративный договор); международно-правовые.

С точки зрения степени политизации конституционные коллизии могут быть юридическими и политическими. Политические конституционные коллизии включают: «нарушение принципа разделения властей, выход различных госорганов за пределы своих полномочий, взаимное их вторжение в компетенцию друг друга, амбиции и соперничество лидеров, война компроматов, лоббизм, популизм, конъюнктура и т.д.»[3]. Однако, думается, здесь имеет место не коллизия, а противоречия политического характера, конфликт интересов. К юридическим коллизиям[4] необходиио отнести следующие: внутренние противоречия положений статей конституционных нормативных актов; коллизии конституционных нормативных актов, конституционных договоров между собой, международными и национальными конституционными нормами, а также коллизии между конституционными правовыми актами, договорами и законами, подзаконными актами.

В зависимости от расположения правовых норм конституционные коллизии можно подразделить на внутренние и межнормативные. Если противоречие возникает между положениями одного нормативного правового акта, то налицо внутренняя коллизия (коллизии в тексте Конституции РФ), но если юридическое противоречие охватывает положения двух и более нормативных правовых актов, то оно определяется как межнормативное.

Думается, можно говорить о выделении коллизий, возникших по объективным причинам, и коллизиях, вызванных субъективными обстоятельствами. Критерием здесь является динамика социальной жизни и правосознание как форма ее фиксации в правовой сфере. Объективными можно считать коллизии между конституционными правами, обладающими равной значимостью и чаще всего обнаруживающимися в конкретной ситуации правоприменения. Субъективными факторами, нормотворческими ошибками, волюнтаризмом, просчетами в правовой политике вызваны, например, федеративные коллизии, о которых речь пойдет ниже.

Следует также разделять коллизии по роли в конституционном регулировании на конституционно-позитивные и конституционно-дефектные. В частности, конституционно-позитивная коллизионность оставляет простор для усмотрения в поиске наиболее конструктивных решений в соотношении конституционных ценностей в развивающейся практике. Например, это имеет место в рамках конституционной системы регулирования российского федерализма (равенство субъектов РФ, но и возможность определенной дифференциации). Н.С. Бондарь говорит о нормативном правовом воздействии на общественные отношения: оно (правовое воздействие) может быть как не достаточным, дефицитным или, как это принято определять, пробельным, так и избыточным, «профицитным», что в конечном счете в одинаковой степени может породить дефектные, в том числе коллизионные, последствия[5]. Так, «пробельное» регулирование позволяет гибко и оперативно реагировать на изменяющиеся общественные отношения, поэтому конституционнопозитивные коллизии дают возможность принять решение в контексте наиболее значимых обстоятельств конкретного дела.

В зависимости от юридической силы нормативных актов выделим следующие конституционные коллизии: коллизии между общепризнанными принципами и нормами международного права, международными договорами Российской Федерации, с одной стороны, и нормами Конституции РФ, федеральных конституционных законов; коллизии между нормами Конституции РФ и нормами федеральных конституционных законов; коллизии между нормами Конституции РФ и нормами федеральных законов; коллизии между нормами Конституции РФ, иных федеральных законов и нормами, содержащимися в указах Президента РФ, актах Правительства РФ и иных органов исполнительной власти; коллизии между нормами Конституции РФ, законодательства России и нормами конституций, уставов, законов и иных нормативных правовых актов органов государственной власти субъектов РФ; коллизии между нормами Конституции РФ, федеральных законов и договорами между органами государственной власти РФ и органами государственной власти субъектов РФ о разграничении предметов ведения и полномочий; коллизии между конституциями субъектов РФ и нормативными правовыми актами субъектов РФ, актами органов местного самоуправления, изданными вне пределов их ведения.

Большой вклад в типологизацию конституционных коллизий внес Н.С. Бондарь, который предлагает следующие виды коллизий: конституционные коллизии, коллизии в конституционном праве, коллизии в конституции и т.д. Коллизии в конституционном праве возникают вследствие коллизий в нормативно-правовых источниках конституционного права. Конституционными коллизиями являются коллизии, предполагающие наличие таких изъянов, недостатков, противоречий в правовом регулировании, которые проявляют себя в сопоставлении (сравнительной оценке) с требованиями Конституции РФ, конституционными принципами и ценностями, имеющими значение основных начал, руководящих идей, определяющих общую направленность и существенные черты правового регулирования соответствующей отраслевой (межотраслевой) принадлежности и иерархии нормативных правовых актов, либо коллизии, затрагивающие конституционные права и свободы граждан. Они могут создавать реальную угрозу (предпосылки) для нарушения прав и свобод в процессе применения находящихся в коллизионном дисбалансе (конфликте) правовых норм, или же, будучи примененными в конкретном деле, эти нормы должны нарушать конституционные права и свободы граждан[6].

Коллизии текста Конституции РФ Н.С. Бондарь считает возможными ввиду иерархичности как конституционных ценностей, так и конституционных норм. В связи с этим достаточно сослаться на ч. 2 ст. 16 Конституции РФ, устанавливающую конституционно-правовую иерархию с точки зрения соотношения норм гл. 1 Основного закона, закрепляющей основы конституционного строя Российской Федерации, со всеми другими последующими положениями Конституции[7].

И.А. Стародубцева предлагает следующую типологию конституционных коллизий[8]. Во-первых, это коллизии в самой Конституции Российской Федерации. К ним относятся коллизии в регулировании правового статуса субъектов Российской Федерации и разграничении предметов ведения -

между п. «в» ст. 71 и п. «б» ст. 72, а также коллизии между названием глав и их содержанием. Во-вторых, автор указывает на коллизии норм, ограничивающих конституционные права и свободы человека и гражданина. Эти коллизии возникают между ч. 3 ст. 55 Конституции Российской Федерации, предусматривающей ограничение прав и свобод человека и гражданина, и соответствующим федеральным законом, устанавливающим такие ограничения. Ученый рассматривает их как особую разновидность иерархических коллизий. В-третьих, автор выделяет коллизии норм в сфере разграничения предметов ведения и полномочий между Российской Федерацией и субъектами Федерации, где существуют особенности изменения соотношения юридической силы федеральных законов и нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации в зависимости от сферы регулируемых общественных отношений. Этот вид коллизий ученый относит к иерархическим.

Широкое распространение в науке получило понятие «федеративная коллизия», под которым такие исследователи, как В.И. Савин, Н.М. Чепур- нова, В.В. Пономарев и др., понимают комплекс юридических противоречий, возникающих между региональной и федеральной властью в связи с изданием законов, использованием властных полномочий (компетенций), противоречивой судебной практикой[9]. Содержание указанных противоречий определяется спецификой конституционных принципов и механизмов построения федеративных отношений в государстве.

По мнению В.А. Лебедева, которое мы разделяем, к числу коллизий в конституционном праве относятся: коллизии в конституционном законодательстве; коллизии статусов (компетенций или отдельных полномочий)

государственных органов и должностных лиц; коллизии в федеративных отношениях; коллизии актов толкования[10] [11]. Однако данный перечень не является полным.

Наиболее спорным вопросом в юридической науке принято считать наличие внутренних противоречий в тексте Основного закона страны. Ни в одном решении Конституционного Суда РФ нет упоминания о «горизонтальной коллизии» - противоречии норм Конституции РФ друг другу. В теории права и отрасли конституционного права о внутриконституционных юридических коллизиях упоминается крайне редко и с большой осторожностью либо, напротив, не всегда логически корректно аргументированно. Например, А.Р. Лаврентьев в своей диссертации утверждает, что «примером явной противоречивости нормативных предписаний служат ст. 19 Конституции РФ, закрепляющая равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства и других обстоятельств, и ст. 91, 98 Конституции РФ, провозглашающие неприкосновенность Президента РФ, членов Совета Федерации и депутатов Государственной Думы, что нарушает принципы юридической ответственности» . Между тем указанный пример нельзя оценивать как юридическую коллизию, так как президент, депутат Государственной Думы и член Совета Федерации - субъекты высшей политики, их неприкосновенность обусловлена правовым статусом и выступает конституционной гарантией сдержек и противовесов в системе разделения властей. Здесь же речь идет не о коллизии, а о конкуренции общей и специальной конституционных норм.

Следует отметить, что даже в достаточно инновационных научных работах вопросы коллизий в тексте Конституции РФ не рассматриваются. Так, в своем диссертационном исследовании М.А. Занина, характеризуя коллизии правовых норм равной юридической силы, пишет, что «они возникают между федеральными конституционными законами, федеральными законами, нормативными правовыми актами министерств и ведомств, законами субъектов Федерации, нормативными правовыми актами исполнительных органов государственной власти субъектов федерации, органов местного самоуправления, а также между нормативными правовыми актами и актами их легального официального толкования» . В работе автор охватывает практически все источники права, кроме Основного закона страны. Однако фрагментарные рациональные научные попытки указать на несовершенство юридической техники текста Конституции РФ в специальной научной литературе все же встречаются.

Обращаясь к конкретным юридическим противоречиям в тексте Конституции РФ, Р.Л. Иванов, в частности, отмечает, что «пример взаимоисключающих конституционных положений являют собой п. “в” ст. 71 и п. “б” ст. 72, которыми защита прав и свобод человека и гражданина, а также защита прав национальных меньшинств одновременно отнесены и к исключительной федеральной юрисдикции, и к совместному ведению Российской Федерации и ее субъектов» . Этот пример законотворческой ошибки наиболее очевиден, но не является единственным.

В тексте Конституции РФ исследователи находят более скрытые конфликты, касающиеся правопонимания и толкования конституционных норм. Скажем, ст. 5 Конституции РФ определяет республику в качестве государства, признавая равенство понятий «государство» и «республика», а также право народов России на самоопределение. Между тем буквальное [12] [13] толкование указанной правовой нормы, вне связи со ст. 3 и 4 Конституции РФ, привело к соответствующему законотворческому прецеденту, заключавшемуся в том, что такие субъекты РФ, как Чувашская Республика и Республика Башкортостан, закрепили признание собственного суверенитета в договоре о дружбе и сотрудничестве , а Республика Алтай - в Конституции субъекта РФ. Указанная конституционная коллизия стала предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ, который установил, что «суверенитет, предполагающий, по смыслу статей 3, 4, 5, 67 и 79 Конституции Российской Федерации, верховенство, независимость и самостоятельность государственной власти, представляет собой необходимый качественный признак Российской Федерации как государства, характеризующий ее конституционно-правовой статус. Конституция Российской Федерации не допускает какого-либо иного носителя суверенитета и источника власти, помимо многонационального народа России, и, следовательно, не предполагает какого-либо иного государственного суверенитета, кроме суверенитета Российской Федерации. Суверенитет Российской Федерации, в силу Конституции Российской Федерации, исключает существование двух уровней суверенных властей, находящихся в единой системе государственной власти, которые обладали бы верховенством и независимостью, т.е. не допускает суверенитета ни республик, ни иных субъектов Российской Федерации» . Отметим, что, формулируя свою правовую позицию, Конституционный Суд оперирует в отношении Российской Федерации по- [14] [15]

нятием «государство» в соответствии с общей теорией и доктриной теории государства, безусловным признаком которого является суверенитет. Таким образом, отождествление Конституцией РФ «субъектов РФ» с «государством», и, с другой стороны, признание суверенитета как одного из неотъемлемых признаков государственности только за народом Российской Федерации содержат концептуальное противоречие.

Несогласованными видятся и конституционные положения, затрагивающие категорию «жизнь», установленную в ч. 1 ст. 20 Конституции РФ. В данной статье каждому гарантировано право на жизнь. Однако в ч. 2 указывается, что смертная казнь («впредь до ее отмены») может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей. Категорию смертной казни можно трактовать либо как ограничение права на жизнь, либо как отмену или умаление права на жизнь. Отмена конституционного права на жизнь, как и умаление этого права, прямо запрещена ч. 2 ст. 55 Конституции РФ. Таким образом, под смертной казнью следует понимать «ограничение права», основания и условия которого определены ст. 55 и 56 Конституции РФ. Из их смысла вытекает, что такие ограничения носят чрезвычайный и временный характер. Если в первом случае законодатель еще соблюдает логику, указывая смертную казнь в качестве «исключительной» меры наказания, то с временным характером возникает логическое противоречие, потому что смерть не признается временным явлением. Юридическая же коллизия двух частей одной конституционной статьи достигает своего пика во взаимосвязи с ч. 3 ст. 56 Конституции РФ, где установлено, что право на жизнь не подлежит никакому ограничению.

Другой пример коллизии в тексте Конституции РФ связан с понятиями отцовства и материнства. Так, ст. 7 обещает государственную поддержку семьи, материнства, отцовства и детства, инвалидов и пожилых

граждан, а в ст. 38 упоминается лишь материнство и детство: «1. Материнство и

50

детство, семья находятся под защитой государства».

Отдельно необходимо рассмотреть федеративные коллизии. Согласно правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации ее субъекты обладают всей полнотой государственной власти на своей территории, но вне пределов ведения РФ - по предметам совместного ведения РФ и ее субъектов[16].

В некоторых республиках Российской Федерации действуют правовые нормы, противоречащие Конституции России. Речь в первую очередь идет о нормах, закрепляющих суверенитет ряда субъектов Российской Федерации, а также имеющихся нарушениях конституционных основ равенства при избрании на пост высших должностных лиц субъектов Федерации. Так, в ч. 1 ст. 21 Конституции Татарстана провозглашено, что «Республика Татарстан имеет свое гражданство». Следовательно, гражданин Российской Федерации, постоянно проживающий на территории Республики Татарстан, является гражданином Республики Татарстан (ч. 2). Решение вопроса о гражданстве Республики Татарстан отнесено к компетенции высшего должностного лица данного субъекта - Президента Республики Татарстан (п. 14 ч. 1 ст. 94 Конституции Республики Татарстан). Указанные нормы прямо противоречат положениям Конституции Российской Федерации и федеральному законодательству[17] [18].

Между тем Основной закон России не предусматривает гражданства республик либо других субъектов Федерации и их правомочий в этой области: и. «в» ст. 71 Конституции РФ относит институт гражданства к ее исключительному ведению.

Вопрос о праве республик на введение «языкового ценза» уже являлся предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ, который указал, что реализация избирательных прав граждан в ходе избирательного процесса должна быть обеспечена «вне зависимости от требований к знанию языка» . Между тем ст. 86 Конституции Башкортостана устанавливает дополнительное условие для кандидата на должность главы республики - обязанность владеть государственными языками республики (башкирским и русским). Аналогичное «языковое» требование к высшему должностному лицу республики закрепляется в Конституции Республики Татарстан (ч. 1 ст. 91).

В ряде конституций субъектов Российской Федерации в качестве собственных предметов ведения содержатся положения, отнесенные Конституцией Российской Федерации к предметам совместного ведения. К примеру, согласно и. «л» ст. 61 Конституции Карачаево-Черкесской Республики вопросы социальной защиты населения причислены к собственному ведению республики, несмотря на то, что данное полномочие, в соответствии с и. «ж» ч. 1 ст. 72 Конституции РФ, находится в совместном ведении. Вопросы защиты прав национальных меньшинств в результате конституционной коллизии одновременно оказались в исключительном ведении как Российской Федерации (и. «в» ст. 71 Конституции РФ), так и Республики Хакасия (и. «в» ст. 60 Конституции Хакасии) .

Федеративные коллизии нарушают принцип верховенства федеральной Конституции в рамках предметов ведения и полномочий Российской Федерации, единство правового пространства страны, наносят урон целостности государства. Если конституции (уставы) субъектов Российской Федерации столь противоречивы по отношению к Конституции РФ, то на их основе могут приниматься заведомо неконституционные правовые акты текущего законодательства.

Наиболее явно конституционные коллизии проявляют себя в форме конфликта между конституционными правами или конституционными правами и обязанностями, закрепленными в Конституции РФ. Одной из явных коллизий является расхождение в требованиях к воинскому долгу. В и. 1 ст. 59 Конституции РФ указано, что защита отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации, который несет военную службу в соответствии с федеральным законом. В то же время согласно и. 3 ст. 56 «не подлежат ограничению права и свободы, предусмотренные статьями 20, 21, 23 (часть 1), 24, 28, 34 (часть 1), 40 (часть 1), 46-54 Конституции Российской Федерации», в том числе право на жизнь, которое не может не подвергнуться «умалению» в случае военных действий и выпол- [19] нения воинского долга. За дезертирство предусмотрена уголовная ответственность ст. 338 УК РФ, а любые проявления малодушия и трусости в период военного положения являются вполне справедливо отягчающим вину обстоятельством.

Однако существуют и более «серьезные» по своим последствиям коллизии - коллизии между конституционными правами и нормами различных федеральных законов, которые приводят к коллизиям конституционных прав.

Одним из сложных вопросов в современной России является проблема гендерного равенства. Еще один пример коллизии связан с гарантиями равенства граждан независимо от пола, а также обязанностями и правом на отцовство, материнство и детство. Действующее законодательство, в частности ст. 56 Федерального закона от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации», гарантирует каждой женщине возможность убийства нерожденного ребенка: «1. Каждая женщина самостоятельно решает вопрос о материнстве. Искусственное прерывание беременности проводится по желанию женщины при наличии информированного добровольного согласия». При этом согласие отца ребенка не требуется. Иными словами, вопрос о материнстве, точнее - о прерывании беременности, женщина может решать самостоятельно, полностью игнорируя мнение отца ребенка и лишая его законных прав, что недопустимо. Личное право женщины на искусственное прерывание беременности противоречит еще и норме о защите детства и семьи, закрепленной в ст. 38 Конституции РФ. О какой защите детства и семьи может идти речь, если мать имеет право личным решением уничтожить и ребенка и семью? Как тогда считаться с правом мужчины иметь сына или дочь, его естественным правом на семью и потомство?

Указанная коллизия негативно отразилась и на государственной поддержке семьи через материнский капитал. Несмотря на то, что «забота о детях, их воспитание - равное право и обязанность родителей», согласно ст. 3 8 Конституции РФ, материнский капитал предоставляется, как следует из Федерального закона от 29 декабря 2006 г. № 256-ФЗ «О дополнительных мерах государственной поддержки семей, имеющих детей», женщинам, родившим (усыновившим) второго ребенка начиная, с 1 января 2007 г. и женщинам, родившим (усыновившим) третьего ребенка или последующих детей, начиная с 1 января 2007 г., если ранее они не воспользовались правом на дополнительные меры государственной поддержки. Статья 12 указанного закона разрешает использовать средства материнского капитала на накопительную часть пенсии матерям, но отцам ничего не гарантирует. Логика законодателя ясна и понятна: в большинстве ситуаций женщина несет основные обязанности по рождению и воспитанию детей, но не мало случаев, когда эмансипированные женщины делают карьеру, забыв о недавно рожденных детях, и отцы вынуждены заботиться о них. Распространены сегодня также случаи женского алкоголизма и наркомании.

Не менее серьезной проблемой является нарушение конституционного права ребенка на счастливое детство. Согласно ст. 9 Федерального закона от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» «суррогатное материнство представляет собой вынашивание и рождение ребенка (в том числе преждевременные роды) по договору, заключаемому между суррогатной матерью (женщиной, вынашивающей плод после переноса донорского эмбриона) и потенциальными родителями, чьи половые клетки использовались для оплодотворения, либо одинокой женщиной, для которых вынашивание и рождение ребенка невозможно по медицинским показаниям». Однако ребенок при этом не имеет выбора: с кем после родов ему остаться с матерью, в животе которой он провел первую часть своей жизни, или матерью - донором эмбриона. Здесь видится явное нарушение права ребенка жить с родившей его матерью. Институт суррогатного материнства противоречит традиционным для права понятиям материнства, детства. Поэтому его легализация является нарушением конституционных прав ребенка. Как указывается в специальных исследованиях, суррогатное материнство является грубейшим нарушением прав ребенка на личную

и семейную идентичность и связанное с таковой специфическое общение с родной матерью. Как доказано существующими многочисленными научными исследованиями, ребенок в младенческом возрасте имеет устойчивую психофизиологическую связь со своей матерью (которая этого ребенка выносила и родила), которая формируется уже на пренатальной стадии его развития (в утробе матери - той, что его вынашивает). Поэтому прерывание этой связи имеет существенные для ребенка негативные последствия[20] [21]. Неслучайно большинство стран запрещают под угрозой уголовного наказания суррогатное материнство.

Еще более серьезным является нарушение права неродившегося ребенка на жизнь. Декларация прав ребенка ООН 1959 г. гласит: «Ребенок ввиду его физической и умственной незрелости нуждается в специальной охране и защите как до, так и после рождения». Конституция и федеральное законодательство гарантируют право на наследство эмбриону, но не право на жизнь: если умирает кто-нибудь из родителей эмбриона, то после рождения он имеет право на наследство. В законодательстве России имеется определенное количество нормативных актов, свидетельствующих об охране прав человека еще до рождения. Так, в соответствии со ст. 1116 Гражданского кодекса РФ наследниками по завещанию и закону могут быть граждане, зачатые при жизни наследодателя и родившиеся живыми после открытия наследства. А ст. 1166 предусматривает защиту «экономических интересов» зачатого, но неродившегося ребенка.

В отечественной юридической литературе также существует точка зрения, согласно которой охрана человеческой жизни должна начинаться с момента зачатия . Последовательным сторонником подобной позиции вы-

ступает А.Н. Попов, который отстаивает необходимость расширения временных границ начала жизни. В одной из работ он также предлагает сместить их на тот срок, когда «ребенок уже готов продолжить свое существование вне материнского организма» . Ученый полагает, что исходя из анализа новейших медицинских нормативных актов убийством следует признавать прерывание беременности на сроках свыше 22 недель, если, конечно, речь не идет о состоянии крайней необходимости, когда данная процедура производится для сохранения жизни женщины.

Неслучайно испокон веков искусственное прерывание беременности было вне закона и все религиозные конфессии запрещали верующим участвовать в этой процедуре. Лишь в XX в. были легализованы аборты и созданы методики планирования семьи.

Как справедливо указывается в специальных исследованиях, эмбрион нуждается в защите, потому что период внутриутробного развития представляет собой ранний период биологической жизни человека[22] [23]. Как пишет в своей монографии по медицинскому праву Э. Джексон, «ценные научные исследования должны проходить в рамках пределов, установленных для того, чтобы продемонстрировать должное “уважение” к человеческому эмбриону. Эмбрион не может быть признан личностью, но он в то же время не является “ничем”»[24].

По мнению Н.Е. Крыловой, «жизнь человеческого эмбриона обладает той значимостью, которая дает основания для ее защиты уголовноправовыми средствами. Любой живущий на Земле человек прошел через стадию эмбрионального развития прежде, чем родиться и получить правовой статус личности» . В российском уголовном праве существуют предпосылки для установления уголовно-правовой защиты эмбриона, поскольку именно стремлением защитить «будущую жизнь» можно обосновать выделение такого квалифицирующего признака, как совершение преступления в отношении беременной женщины.

В правосудии большинства государств конституционные суды отдают явное предпочтение защите права на жизнь в сравнении с другими личными (гражданскими) правами и свободами. Это наиболее ярко проявляется в практике судебных органов конституционного контроля Венгерской Республики и Республики Польской, которые утверждают приоритет права на жизнь «от зачатия, а не от рождения» и его защиту со стороны государства в сравнении с правом на неприкосновенность частной жизни при проверке конституционности нормативных правовых актов, разрешающих аборты. Конституционный суд Венгерской Республики при рассмотрении дела о проверке конституционности закона «Об охране здоровья» постановил, что право на достоинство личности и его составная часть - право на самоопределение не являются абсолютными. Ограничения, налагаемые на данное право, вытекают из обязанности государства защищать жизнь человека даже против его воли. В решении Конституционного суда Венгрии от 17 декабря 1991 г. № 64/1991 установлена неконституционность существующего на тот момент относительно либерального законодательства об абортах на том основании, что эти отношения должны регулироваться законами, принятыми парламентом, а не подзаконными актами Министерства здравоохранения. Вместе с тем, отрицая правоспособность плода, Конституционный суд постановил, что разрешение [25] аборта не будет удовлетворительным решением, поскольку «право плода на жизнь - это в действительности его право родиться - не может быть поставлено в зависимость от факта рождения». Таким образом, суд признал нерожденного ребенка в качестве субъекта конституционного права, постановил, что право на жизнь начинается не с момента рождения, а с момента зачатия.

В мире в 4 из 193 государств аборты полностью запрещены, в 119 странах аборты допускаются только при угрозе для жизни или здоровья матери, в 21 % стран (то есть в 41 стране) аборты разрешены по требованию женщины. Россия входит в 21 % государств, где аборты разрешены без ограничений. Однако в целом ряде стран Европы, таких как Германия, Испания, Португалия, Швейцария, не разрешены аборты по желанию женщины или социальным показаниям. В Ирландии и на Мальте аборт полностью запрещен. Следует согласиться с предложением «придать зачатому, но нерожденному лицу ограниченную правоспособность, так как положения, касающиеся права эмбриона на жизнь, должны быть закреплены в Конституции РФ. Его право на рождение должно быть прямо указано в Основном законе, что будет подразумевать конституционную гарантию правоспособности зачатого, но не-

86

родившегося лица» .

Одной из самых значимых для современного Российского государства стала коллизия между конституционным правом на свободу слова и правами ребенка на здоровую среду обитания, в том числе психологическую.

Несмотря на массовые акции протеста, отрицательную позицию религиозных конфессий, сексуальные меньшинства во всем мире пользуются [26] определенной поддержкой лоббистских структур в правительствах разных стран. В России законодатель не пошел на поводу у лоббистов и выбрал интересы детства как более значимые, чем свобода слова. На федеральном уровне были приняты законы, запрещающие под угрозой административного наказания деяния, обобщенно именуемые пропагандой нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних, ввиду их отрицательного влияния на формирование личности ребенка[27].

В своем постановлении КС РФ указал следующее: «поскольку в Российской Федерации - в силу вытекающих из статей 13 (части 1-3), 19 (часть 1) и 29 (часть 4) Конституции Российской Федерации требований равенства всех перед законом, политического и идеологического многообразия, свободы искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом - в условиях демократического общества вопросы, связанные с сексуальным самоопределением, не исключаются из публичного обсуждения, граждане, в том числе и те, чья сексуальная ориентация отличается от общепринятой, не могут быть лишены возможности в целях защиты своих прав и законных интересов или прав и законных интересов других лиц (социальных групп) использовать для привлечения внимания общественности к имеющимся фактам их нарушений все не запрещенные законом способы, в частности посредством организации и проведения публичных мероприятий или через средства массовой информации»[28]. Однако исходя из требований ст. 17 (ч. 3) и 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации осуществление гражданами права на распространение информации, касающейся вопросов сексуального самоопределения личности, не должно нарушать права и свободы других лиц. В правовом регулировании данного права, равно как и иных прав и свобод человека и гражданина, должен обеспечиваться баланс конституционно значимых ценностей. Следовательно, учитывая деликатность вопросов, относящихся к сфере индивидуальной автономии, и не посягая на само ее существо, государство вправе вводить на основе указанных требований Конституции Российской Федерации определенные ограничения на деятельность, связанную с распространением подобной информации, если она приобретает агрессивный, навязчивый характер и способна причинить вред правам и законным интересам других лиц, прежде всего несовершеннолетних, и является оскорбительной по форме.

Следующим примером крайне важной коллизии является конфликт между социальным и правовым равенством, социальным и правовым государством, правом частной собственности, интересами общества и государства.

Согласно п. 1 ст. 7 Конституции РФ Россия - социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. Некоторые авторы справедливо полагают, что реализации данного принципа препятствует модель частной собственности, закрепленная Конституцией РФ. «Законодательство России в постперестроечный период практически вводит принцип “абсолютной собственности”, создавая конструкцию права частной собственности, не знающую ограничений»[29]. Г. Гаджиев отмечает: «Особенностью Конституции Российской Федерации, отличающей ее от конституций Германии, Франции, Испании, Италии является широкий круг конституционных полномочий частного собственника при отсутствии положений о его социальных обязанностях...»[30]. А.А. Саурин в этой связи подчеркивает, что, осуществляя регулирование отношений, связанных с частной собственностью, Конституция РФ относится к последней как к благу, не как к обременению, т.е. не придает какого-либо значения социальным функциям собственности, подробно исследованным еще в конце XIX в. Л. Дюги, который утверждал, что любая собственность, в том числе и частная, обязывает и потому должна использоваться в интересах общего блага[31]. Это означает, что собственность перестает быть абсолютным правом, а превращается в социальную функцию (в том числе и для частного собственника), и только поэтому ей может быть предоставлена защита со стороны публичных структур.

Однако такое суждение не вполне обоснованно: в соответствии с ч. 2 ст. 36 Конституции РФ владение, пользование и распоряжение землей и другими природными ресурсами осуществляются их собственниками свободно, если это не наносит ущерба окружающей среде и не нарушает прав и законных интересов иных лиц.

В то же время можно согласиться с тем, что ситуаций коллизии интересов собственников и социальных интересов общества и государства может быть немало. Например, в 2002 г. РАО ЕЭС начало на законных основаниях отключение военных объектов стратегической значимости, ссылаясь на большую их задолженность по оплате. А.И. Овчинников отмечает, что в ст. 35 Конституции РФ ничего не говорится о том, каковы основания отчуждения имущества собственника для государственных нужд - оборонные интересы или иные, но статья действительно ставит серьезные ограничения национализации: предварительное и равноценное возмещение собственнику возможно лишь в идеальных ситуациях - когда государственный бюджет это позволяет и отсутствует необходимость в срочном принятии решений.

Очень часто возникает коллизия базовых конституционных ценностей - экономической свободы человека и суверенной воли государства. Такая коллизия появляется в случае национализации имущества . В соответствии с ч. 2 ст. 235 ГК РФ под национализацией понимается возмездное «обращение в государственную собственность имущества, находящегося в собственности граждан и юридических лиц». Исходя из положений ч. 2 ст. 235 ГК РФ, национализацию следует рассматривать как одну из форм прекращения права собственности, наряду с приватизацией. Часть 3 ст. 35 Конституции РФ гласит: «Никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда». Принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения. Однако если следовать ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, то федеральным законом можно ограничивать конституционное право на частную собственность, т.е. принудительно изымать частное имущество в государственную собственность (начиная от налогов и сборов, заканчивая реквизицией, выкупом бесхозяйственно содержимых домашних животных и т.п.).

Коллизия возможна между интересами национальной безопасности в [32] сфере сохранности государственной тайны и задачами правосудия, конституционного права на защиту. Постановлением от 6 ноября 2014 г. № 27-П Конституционный Суд дал оценку конституционности ст. 21 и 211 Закона Российской Федерации «О государственной тайне» . Оспоренные положения являлись предметом рассмотрения в той мере, в какой они служат основанием для решения вопроса о возможности ознакомления адвоката, являющегося представителем близкого родственника лица, по факту смерти которого проводилась проверка сообщения о преступлении, с постановлениями об отказе в возбуждении уголовного дела и постановлениями об их отмене, а также с материалами проверки, послужившими основанием для таких процессуальных решений, в связи с наличием в них сведений в области оперативно-разыскной деятельности, составляющих государственную тайну. Уполномоченные должностные лица обязаны предпринять все относящиеся к их компетенции меры, чтобы в материалах проверки сообщения о преступлении, направляемых для решения вопроса о возбуждении уголовного дела, содержались лишь те сведения, которые, согласно действующему уголовнопроцессуальному законодательству, необходимы для принятия соответствующего процессуального решения. При этом должны исключаться коллизии между требованиями защиты государственной тайны применительно к сведениям об используемых или использованных при проведении негласных оперативно-разыскных мероприятий силах, средствах, источниках, методах, планах оперативно-разыскной деятельности, о лицах, внедренных в организованные преступные группы, штатных негласных сотрудниках органов, осуществляющих оперативно-разыскную деятельность, и лицах, оказывающих им содействие на конфиденциальной основе, об организации и тактике [33]

проведения оперативно-разыскных мероприятий, с одной стороны, и гарантиями прав лица, требующего возбуждения уголовного дела в связи с гибелью своего близкого родственника, а также адвоката, являющегося его представителем, на ознакомление с постановлением об отказе в возбуждении уголовного дела по данному факту и материалами, послужившими основанием для такого процессуального решения, с другой стороны.

Иногда коллизии конституционных ценностей более явно проявляют себя через коллизию конституционных принципов. Например, как указал КС РФ в одном из своих постановлений, «демократический принцип равных выборов и обязанность государства гарантировать равенство избирательных прав граждан, с одной стороны, и принципы федерализма и равноправия субъектов Федерации - с другой, могут в известной мере входить в юридическое противоречие. Как свидетельствует опыт современных федеративных государств, законодатель с учетом особенностей территориального устройства и размещения населения, а также в целях сохранения государственного единства и стабильности конституционного строя, без которых невозможна нормальная реализация прав и свобод человека и гражданина, допускает в качестве вынужденной меры определенные отступления от общей нормы представительства, т.е. прибегает к ограничению равного избирательного права в пользу принципов федерализма»[34].

Полагаем, что в качестве еще одного примера коллизии конституционных принципов можно назвать коллизию между принципом социального государства и самостоятельностью местного самоуправления. Конституция Российской Федерации, закрепляя основы конституционного строя России, устанавливает, что местное самоуправление является необходимой формой

осуществления народом своей власти. В России оно признается и гарантируется в пределах своих полномочий самостоятельно (ч. 2 ст. 3, ст. 12). Согласно Конституции Российской Федерации местное самоуправление обеспечивает самостоятельное решение населением вопросов местного значения, владение, пользование и распоряжение муниципальной собственностью (ч. 1 ст. 130); его органы самостоятельно управляют муниципальной собственностью, формируют, утверждают и исполняют местный бюджет, устанавливают местные налоги и сборы (ч. 1 ст. 132)[35]. Однако самостоятельность органов местного самоуправления не должна коллизировать с социальными обязанностями органов власти. Суд указал, что конституционная природа Российской Федерации как социального государства, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека, равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от места жительства, предопределяет необходимость достижения баланса конституционно защищаемых ценностей - самостоятельности местного самоуправления как публичной власти, наиболее приближенной к населению и ориентированной в том числе на выполнение задач социального государства в пределах своих полномочий, и самостоятельности населения в ре-

шении вопросов местного значения, с одной стороны, и гарантированности равным образом всем гражданам социальных прав независимо от того, на территории какого муниципального образования они проживают.

Из указанной формулировки Конституционного Суда РФ видно, как синонимичны по смыслу понятия «принципы» и «ценности». «С помощью конституционных ценностей происходит своего рода приращение и актуализация нормативного содержания соответствующих норм, институтов, принципов, а также установление их сбалансированного взаимодей-

96

ствия» .

Порой конституционные принципы могут вступать в коллизию с интересами общества. Например, в соответствии со ст. 13 Конституции РФ «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Однако многие исследователи считают, что данный принцип не соответствует интересам общества и государства с точки зрения оптимальной системы управления общественными отношениями и современными требованиями к усилению централизации[36] [37], а некоторые уверены в том, что Конституция РФ, декларируя идеологическое и политическое многообразие, не устанавливает запрета на существование общей национальной идеи, которая может стать предметом идеологии политических и гражданских институтов[38]. Третьи вообще утверждают наличие идеологии конституционализма:

«идеология российского конституционализма как государственная исходит из положений Конституции РФ, потому что в основе этой идеологии лежат идеологические, т.е. определяющие в рамках конституционного процесса интересы государственной власти, ценности: власть народа и для народа, федерализм, верховенство права, верховенство прав человека и гражданина, внерелигиозная государственность, которые и определяют систему ценностей рассматриваемой идеологии, где системообразующей и интегрирующей цен-

99

ностью выступает конституционная государственность» .

Думается, что запрет на обязательную идеологию обоснован и никакие интересы государства не должны вести к его пересмотру. Действительно, для наличия стройной системы права, четко функционирующего механизма правового регулирования, национальной безопасности централизованная власть с принудительной иерархией ценностей и идеалов предпочтительнее идеи политической свободы и самоопределения каждого человека в вопросах нравственности и политической культуры. Но в интересах каждого человека, как показывает опыт СССР, необходимо сохранение свободы слова и политического плюрализма, гарантирующего невозможность установления тоталитарного режима.

Еще одним видом коллизий можно считать конфликт конституционных ценностей, принципов и норм международного характера, коллизии между толкованием международно-правовых норм и Конституцией РФ. Данный вопрос получил детальное освещение в Постановлении Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 г. № 21-П (далее - Постановление № 21-П), в котором устанавливается порядок разрешения коллизий конституционного и конвенционного толкования. Данные противоречия вызваны конкретизацией норм в [39]

деятельности Европейского суда по правам человека. Как пишет П.А. Виноградова, важным суждением, реализация которого будет способствовать формированию адекватной правоприменительной практики, является вывод о том, что взаимодействие европейского и конституционного правопорядка невозможно в условиях субординации[40].

Судебный опыт разрешения «вертикальных коллизий» достаточно обширен, и правовые механизмы их преодоления в целом отработаны. Однако в некоторых случаях даже классические противоречия в нормативной структуре права вызывают определенные проблемы. Примером таких коллизий является положение ст. 79 Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации», устанавливающей, что постановления Конституционного Суда РФ окончательны и не подлежат дальнейшему обжалованию[41] [42]. Вместе с тем конституционная норма ч. 3 ст. 46 Конституции РФ определяет право граждан «в соответствии с международными договорами Российской Федерации обращаться в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, если исчерпаны все имеющиеся внутригосударственные средства правовой защиты». Как отмечает в этой связи В. Ершов, «с вступлением России в Совет Европы и ратификацией Конвенции о защите прав человека и основных свобод не только в теоретическом, но и в практическом плане возник вопрос о соответствии данного положения Федерального конституционного закона ч. 3 ст. 46 Конституции РФ» .

Не меньшие споры вызывает и ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, определяющая, что общепризнанные принципы и нормы международного права и ратифицированные международные договоры являются составной частью правовой системы Российской Федерации. Истолкование данной нормы как признание приоритета норм международного права над национальными может создавать крайне опасные ситуации юридического толкования. Например, положением ст. 3 Конституции РФ запрещен захват власти, а присвоение властных полномочий преследуется по закону. Та же статья устанавливает, что народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления. Таким образом, во взаимосвязи с остальными положениями основ конституционного строя ст. 3 Конституции РФ определяется делегирующий механизм, в котором «власть» передается от народа органам государственной власти легальным способом, т.е. посредством принятия основного закона страны на референдуме и свободных демократических выборах. В то же время в общепризнанных принципах и нормах международного права, отраженных в том числе в Преамбуле Всеобщей декларации прав человека, упоминается о восстании как последнем средстве против тирании и угнетения[43]. Таким образом, возникает юридическая коллизия между основами конституционного строя и общепризнанными принципами и нормами международного права, отраженными в тексте Всеобщей декларации прав человека.

Обосновывая национальную доктрину конституционализма, В.Ф. Кириллов также пишет, что «конституционализм как один из важнейших принципов демократии исходит из предположения о том, что нормы конституции обладают высшей юридической силой по отношению ко всем другим источникам права. Из этой посылки развивается концепция конституционной законности, в силу которой любая нормоустанавливающая деятельность в стране должна осуществляться в соответствии с конституцией. Правовая

норма, изданная любым государственным органом, обретает юридическую силу лишь в том случае, если содержащиеся в ней правила поведения не про-

104

тиворечат предписаниям конституции» .

Однако, чтобы говорить о подобной гарантии, необходимо обеспечить соблюдение двух условий. Во-первых, каждый международный договор, подлежащий ратификации, должен пройти проверку на соответствие Конституции РФ. Такое требование обусловливается легализацией в конституционном законодательстве исключительно превентивного судебного контроля международных договоров. Если же договор ратифицирован и в процессе практического применения его положений будет выявлена юридическая коллизия с нормами Конституции РФ, то устранить такое противоречие можно при помощи Конституционного Суда РФ (согласно Постановлению № 21-П). Между тем, заостряя внимание на данной проблеме, Уполномоченный по правам человека в РФ в своем докладе отмечал: «...проблема соотношения норм Конституции и международных договоров, в которых участвует Российская Федерация, реально существует. В почте Уполномоченного немало примеров, подтверждающих такой вывод. Трудность же в том, что согласно и. “г” ч. 2 ст. 125 Конституции Российской Федерации компетенция Конституционного Суда Российской Федерации распространяется только на не вступившие в силу международные договоры нашей страны»[44] [45].

Из анализа порядка ратификации международных договоров, регламентируемого ст. 15, 16, 17, 22 и 34 ФЗ «О международных договорах РФ», а также ст. 88 ФКЗ «О Конституционном Суде РФ»[46], следует, что процедура ратифи-

кации не предусматривает в качестве обязательной стадии проверку Конституционного Суда РФ на соответствие положений международного договора Конституции РФ, за исключением случая, когда анализ принимаемого международного договора, обязательного для исполнения Российской Федерацией, выявит необходимость изменения текста Основного закона. В подобной ситуации ст. 22 ФЗ «О международных договорах РФ» устанавливает особый порядок выражения согласия на обязательность для Российской Федерации международных договоров. Такое согласие допускается только после внесения соответствующих поправок в Конституцию Российской Федерации или пересмотра ее положений в установленном порядке . Конечно, ст. 88 ФКЗ очерчивает широкий круг субъектов конституционных отношений, обладающих правом обратиться в Конституционный Суд РФ для инициирования процедуры проверки на соответствие международного договора положениям Конституции РФ.

Так, правом на обращение в Конституционный Суд Российской Федерации с запросом о проверке конституционности не вступившего в силу международного договора Российской Федерации обладают Президент Российской Федерации, Совет Федерации, Государственная Дума, одна пятая членов (депутатов) Совета Федерации или депутатов Государственной Думы, Правительство Российской Федерации, Верховный Суд Российской Федерации, органы законодательной и исполнительной власти субъектов Российской Федерации. Однако широкий круг субъектов права инициирования судебного нормоконтроля не гарантирует того, что подобная процедура будет однозначно реализована, а значит, остается вероятность того, что только процесс реализации на практике международного договора, вступившего в силу, выявит юридическую коллизию международной нормы и положения [47]

Конституции РФ. В этой связи Ю.А. Тихомиров отмечает необходимость создания специальной парламентской структуры, осуществляющей имплементационную экспертизу или более широкое использование полномочий Конституционного Суда РФ в данной сфере, подчеркивая, что «такой практики, к

108

сожалению, почти нет» .

Иным решением указанной коллизии может быть принятие поправок в Конституцию РФ. Если же изменения коснутся глав 1, 2 или 9 Основного закона страны, то потребуется принятие новой Конституции РФ. Но если технически подобная процедура еще возможна, то юридически такое приведение в соответствие ключевого национального нормативного акта и международного договора может быть просто не реализуемо, так как и парламент, и общество могут не одобрить подобные изменения[48] [49]. Говорить же о приоритете положений международного договора над нормами Конституции РФ в процессе правоприменения необоснованно, поскольку необходимо обеспечить юридическое равенство процедур ратификации международного договора и принятия (изменения) Конституции РФ, т.е. процедура ратификации, требующая внесения поправок в текст Конституции РФ, должна обеспечиваться принятием решения об утверждении международного договора квалифицированным большинством обеих палат парламента РФ. Либо в случае противоречия международного договора положениям глав 1, 2 и 9 Основного закона страны его ратификация должна проходить процедуру, аналогичную процедуре принятия самой Конституции РФ. Только при соблюдении данных условий можно говорить о легитимности международного договора и соблюдении национального суверенитета. В противном случае приоритет международного права над национальным законодательством полностью разрушает конституционную концепцию суверенитета и исключительности народной

власти.

Наличие коллизии конституционного и конвенционного толкования Конституционный Суд Российской Федерации увидел в решениях по делу Маркина[50] и делу Анчугова и Гладкова[51]. В первом речь идет о наличии различных подходов к интерпретации прав человека, во втором - о противоречии ч. 3 ст. 32 Конституции РФ, согласно которой не имеют права избирать и быть избранными граждане, содержащиеся в местах лишения свободы по приговору суда.

Следует обратить внимание на то, что в возможной коллизионной связке могут участвовать международные договоры и нормативные акты субъектов РФ, принятые в соответствии с предметами их исключительного ведения. Однако такая дилемма разрешается в рамках доктрины национального приоритета Конституции РФ над нормами международного права. Действительно, как отмечает в этой связи С.Ю. Марочкин, «Конституция говорит только о договорах, имеющих приоритет над законами. Это межгосударственные, межправительственные и межведомственные ратифицированные и опубликованные договоры. Они же имеют приоритет и в отношении иных видов нормативных актов, за исключением законов субъектов Федерации в пределах их исключительной компетенции. В последнем случае необходимо согласование с заинтересованными субъектами» . Ситуация, когда приоритет отдается исключительно нормам международного права, говорит о том, что в коллизионном разрешительном механизме существуют серьезные недоработки. В частности, если мы придерживаемся позиции безусловного приоритета норм международного права, то в случае юридической коллизии между международным нормативным актом, ратифицированным парламентом РФ, и законом субъекта РФ коллизионная норма ч. 6 ст. 76 Конституции РФ не действует, т.к. ее положения прямо противоречат принципу приоритета норм международного права, предусмотренному ч. 4 ст. 15 Основного закона РФ.

Весьма спорным остается и разделение международных договоров на ратифицируемые и не требующие ратификации. Здесь опять наблюдается нарушение логики в источнике, определяющем юридическую силу нормативного акта. В частности, ч. 4 ст. 15 Конституции РФ устанавливает приоритет всех без исключения международных договоров над национальными законами в независимости от того, подлежат они ратификации или нет. Принятие международных договоров, не требующих ратификации, исключает из данной процедуры парламентский конституционный контроль. По мнению Н.В. Колпакова, непонятно также, какие международные договоры при применении имеют приоритет перед федеральным законом. Таким преимуществом должны обладать договоры, ратифицированные Российской Федерацией или введенные в действие на ее территории в законодательном порядке. Иные договоры, заключаемые Президентом, Правительством, федеральными ведомствами и не подлежащие ратификации, обладать таким приоритетом не должны, иначе Президент или Правительство РФ могли бы в нарушение принципа разделения властей за- [52] ключать соответствующие международные договоры с лояльными главами и органами других государств с целью заблокировать или обойти действие отдельных норм федеральных законов.

Таким образом, полагаем справедливым выделить следующие коллизии: внутриконституционные коллизии, коллизии между конституционными правами и обязанностями, коллизии в конституционном праве, коллизии конституционных ценностей, коллизии в толковании Конституции РФ, коллизии между публичными и частными интересами. Все эти коллизии являются типами конституционных коллизий. Дело в том, что конституционная коллизия - это не только и не столько коллизия предписаний, хотя и такое возможно, сколько коллизия ценностей, законных интересов, принципов, норм, конституционных прав одновременно. Ведь столкновение защищенных Конституцией интересов - это всегда коллизия ценностей, которым эти интересы подчинены, и это же коллизия конституционных прав, направленных на их удовлетворение.