Наличие латентной информации в современном российском законодательстве - это системное явление, обусловленное как общими факторами его формирования, так и содержанием каждого конкретного закона. Латентный (от лат. latens, latentis - скрытый, невидимый) означает «внешне не проявляющийся, скрытый»1. Латентность текста закона представляет собой скрытую, завуалированную языковую форму выражения смысла правовых норм. Одним из основных проводников латентности в законодательном тексте выступает юридическая терминология.

Существование явления латентности в тексте закона предопределяется, в том числе, и волеизъявлением участников законотворческой деятельности, которые, преследуя различные цели, оставляют место для возможного поиска пользователями заложенной в языковой конструкции информации. При этом в данной ситуации не исключены и законотворческие ошибки.

Вопросы, касающиеся особенностей терминологического выражения латентной информации в законодательстве не получили должной проработки в научной юридической литературе[1] [2]. Между тем обозначенная проблема характеризуется аналитической востребованностью. Ее исследование важно как с позиции разработки нового концептуального видения сущности латентности правовых норм, так и, что особенно важно, с позиции необходимости формулирования реальных практических рекомендаций по улучшению качества закона в разработанном аспекте. М.Д. Локшина, рассматривая понятийно-терминологическое начало латентности нормативных предписаний, напрямую связывает объективное существование данной проблемы с явлением имплицитного в законодательном тексте1. Действительно, при анализе современного российского законодательства мы постоянно сталкиваемся с проблемой имплицитного, и, соответственно, с латентностью некоторых нормативных предписаний. Придерживаясь принципа экономии языковых средств, участники законотворческой деятельности довольно часто используют такие выражения, как «если иное не предусмотрено законом или договором» (например, в ст.ст. 132, 210 ГК РФ), «в соответствии с федеральными законами» (например, в статье 15 ЗК РФ), «меры, предусмотренные настоящим Кодексом» (например, в ст. 21 УК РФ) и т.п.

В этой связи одной из моделей восприятия латентной информации в законодательстве на уровне научного познания является ее видение в качестве структурной составляющей права дозволения, потому как все дозволенное (необходимое) в тексте закона описать практически невозможно. При этом действие принципа «все разрешено, что не запрещено законом» под углом терминологического выражения латентности в законодательном тексте, с нашей точки зрения, должно исходить из необходимости правильного понимания и применения правовых норм.

Представляется интересным мнение о том, что «высказывание имеет смысл, если, и только если оно проверяемо как истинное или ложное...»[3] [4]. Действительно, чтобы адекватно отреагировать на имплицитные сигналы нормативного текста, нужно обладать определенной совокупностью знаний относительно того, какими «иными» нормами регулируется затронутое общественное отношение, какой может быть установлен законом «иной» порядок для разрешения конкретной ситуации и т.п. К сожалению, такой совокупностью знаний обладают далеко не все заинтересованные лица.

Поэтому отметим, что у латентности законодательного текста есть как позитивные, так и негативные стороны.

Позитивность латентности связана с возможностью в необходимых случаях донести информацию до пользователя в наиболее сжатой форме, используя при этом различные юридические термины. В данной ситуации участники законотворческой деятельности объективно исходят из рамок содержания юридических понятий, логики мысли, стилистических правил русского языка.

В этой связи, следует выделить причины, предопределяющие позитивность латентности законодательного текста, связанные с использованием в нем юридической терминологии, выявить их сущность и взаимосвязь.

В качестве таких причин, с нашей точки зрения, необходимо определить следующие:

отсутствие у участников законотворческой деятельности реальной возможности для демонстрации вариативной палитры правового регулирования конкретного общественного отношения;

наличие в законе положений, предусматривающих возможную перспективу развития тех или иных аспектов регулируемых общественных отношений;

региональный (местный) и (или) национальный фактор, присутствующий в законодательном тексте, определяющий существо отношений, подлежащих правовому регулированию;

необходимость использования в тексте закона оценочных терминов.

Исследуем сущность выделенных причин латентности, которые в своей

совокупности свидетельствуют о теоретической и практической возможности использования имплицитного в тексте закона.

Отсутствие у участников законотворческой деятельности реальной возможности для демонстрации вариативной палитры правового регулирования конкретного общественного отношения

Использование языковых конструкций, несущих в себе латентную информацию, допустимо в тех случаях, когда участники законотворческой деятельности не имеют реальной возможности для отражения всех вариантов разрешения конкретной ситуации и наличие данных языковых средств обусловлено объективной необходимостью. Отсутствие такой возможности может быть обосновано критерием краткости формулирования правовой нормы. Например, в части 4 статьи 213 ГК РФ содержится языковая конструкция «используется в целях, указанных в ее учредительных документах» в контексте возможностей ликвидации организации. При этом очевидно, что законодательный акт не может и не должен содержать перечень всех возможных направлений использования имущества, например, общественной организации, после ее ликвидации и удовлетворения всех требований кредиторов. Поэтому латентная языковая конструкция, содержащаяся в части 4 статьи 213 ГК РФ, на наш взгляд, вполне объективна и разумна.

В статье 1 Градостроительного кодекса Российской Федерации юридический термин «территории общего пользования» трактуется как «территории, которыми беспрепятственно пользуется неограниченный круг лиц (в том числе площади, улицы, проезды, набережные, береговые полосы водных объектов общего пользования, скверы, бульвары)». Очевидно, что невозможно законодательно закрепить полный список объектов, которые потенциально могут являться территориями общего пользования, поэтому в данном случае определяются два критерия для таких мест: беспрепятственность их использования и общедоступность. Полагаем, что при возникновении спорных ситуаций, учитывая данные критерии, на практике достаточно просто будет определить, является тот или иной объект общедоступной территорией или нет. Отсюда и объективность использования термина «неограниченный круг лиц».

Наличие в законе положений, предусматривающих возможную перспективу развития тех или иных аспектов регулируемых общественных отношений

В качестве примера можно привести общеизвестную нормативную модель, закрепленную в части 2 статьи 8 Конституции России, в соответствии с которой «в Российской Федерации признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности». Отзвук данного конституционного положения содержится и в части 1 статьи 212 ГК РФ, в соответствии с которой «в Российской Федерации признаются частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности». Источником латентности в приведенных языковых конструкциях является формула «иные формы собственности», определяющая диспозитивность исследуемых норм. Нам представляется, что при составлении данных норм, скорее всего, учитывалось предполагаемое развитие общественных отношений, «держалась в уме» степень изменчивости правовой системы, теоретическая возможность возникновения новых форм собственности, и, поэтому, преднамеренно оставлялся определенный вакуум для возможного нормативного развития при помощи латентной языковой конструкции. С нашей точки зрения, это вполне логичное и обоснованное решение.

Схожим является нормативное предписание, содержащееся в статье 11

Семейного кодекса Российской Федерации. В части 1 данной статьи

устанавливается, что «при наличии уважительных причин орган записи актов

гражданского состояния по месту государственной регистрации заключения

брака может разрешить заключение брака до истечения месяца, а также

может увеличить этот срок, но не более чем на месяц». В представленном

случае очевидна реальность возможности законодательного определения

примерного круга жизненных ситуаций, которые могут в силу своей

неординарности трактоваться как уважительные причины при сокращении

(продлении) срока, предшествующего заключению брака. Однако

177

законодатель преднамеренно не идет по этому пути, предоставляя органам ЗАГСа простор для собственного усмотрения в квалификации каждого конкретного случая и трактовки термина «уважительные причины». Следуя тезису об оправданности латентности законодательного текста при возможном развитии общественных отношений, мы и в данном случае можем заметить, что, например, эмиграция, ранее практически не воспринимавшаяся в качестве уважительной причины при досрочном заключении брака в силу идеологических причин, в настоящее время вполне может быть трактована работниками ЗАГСа как обстоятельство, позволяющее сократить предусмотренный месячный срок, предшествующий юридической фиксации брачных уз.

Региональный (местный) и (или) национальный фактор, присутствующий в законодательном тексте, определяющий существо отношений, подлежащих правовому регулированию

Высвечивая сущность данной объективной причины латентности,

следует обратить внимание на часть 3 статьи 225 ГК РФ, содержащей

положение, в соответствии с которым «бесхозяйные недвижимые вещи

принимаются на учет органом, осуществляющим государственную

регистрацию права на недвижимое имущество, по заявлению органа

местного самоуправления, на территории которого они находятся». В

приведенной языковой конструкции присутствуют два юридических термина

с элементами имплицитного: «орган, осуществляющий государственную

регистрацию права на недвижимое имущество» и «орган местного

самоуправления». Данные термины довольно широко используются в

нормотворческой деятельности. При этом следует отметить, что они не

позволяют адресату закона определенно сформулировать ответ на вопрос,

какие именно органы в конкретной местности участвуют в постановке на

учет бесхозяйной вещи, поскольку исследуемая норма не содержит точного

названия данных органов. Несмотря на это, по нашему мнению, законодатель

использует указанные словесные формулы вполне оправданно, объективно, с

178

большой степенью разумности. Ведь очевидно, что и орган, осуществляющий регистрацию права на недвижимое имущество, и орган местного самоуправления не обладают едиными названиями на территории всех субъектов Российской Федерации. Кроме этого, под воздействием временного фактора, трансформации социально-политического устройства общества, не исключена возможность изменения наименования либо статуса данных органов.

Одним из аспектов демократической основы российского семейного законодательства является наличие в нем норм, учитывающих региональный, а главное - национальный фактор. В частности, статья 58 Семейного кодекса России устанавливает, что «имя ребенку дается по соглашению родителей, отчество присваивается по имени отца, если иное не предусмотрено законами субъектов Российской Федерации или не основано на национальном

обычае». Действительно, презумпция совместного ведения семейного законодательства Российской Федерацией и ее субъектами, а также многонациональное и поликонфессиональное устройство России, предопределяют наличие различных подходов к пониманию брачносемейных отношений в отдельно взятых территориях, в том числе и в отношении процедуры определения имени ребенка. Этим в данном случае и оправдывается имплицитность нормы СК РФ, использование в ее языковом поле такого выражения, как «если иное не предусмотрено законами субъектов Российской Федерации или не основано на национальном

обычае».

Необходимость использования в тексте закона оценочных терминов

Исследованию проблемы функционирования оценочных терминов в законодательном тексте посвящено достаточно много научных работ. Основным вопросом при исследовании данного феномена является: «что представляют собой эти понятия: явление желательное или необходимое, благо или зло для права?»1. К примеру, по мнению М.И. Бару, в процессе нормотворчества круг оценочных терминов должен сужаться[5] [6]. С другой стороны, Я.М. Брайнин применительно к уголовному законодательству пишет о том, что «включение в диспозиции уголовных законов оценочных признаков в большинстве случаев неизбежно и необходимо»[7]. Отметим, что данное мнение вполне актуально и для других стержневых отраслей права. Более того, представленную позицию разделяет большинство исследователей проблем законодательного текста. В частности, А.С. Пиголкин обращал внимание на то, что нельзя сочинить правила, пригодные на все случаи жизни[8]. С.И. Вильнянский усматривал полезность оценочных терминов еще и в том, что они делают правовое регулирование более глубоким, придают нормам права «эластичный характер»[9], и охватывают такие явления, которые иным путем не регулируются вообще или регулируются неэффективно.

С нашей точки зрения, существование оценочных терминов в тексте закона - это факт, обусловленный принципиальной невозможностью в отдельных случаях четко и твердо установить понятийные рамки. Как справедливо заметил А.Ф. Черданцев, характер оценочных терминов таков, что «уяснение их смысла требует обращения к практике, и только непосредственно практическая деятельность может служить критерием истинности толкования этих терминов»[10]. Конечно, оценочные термины создают определенные трудности при толковании правовых норм, поэтому их использование актуально только в случае, когда они являются единственно возможным источником передачи законодательной мысли.

Поэтому наличие оценочных терминов должно быть предопределено необходимостью их использования в тексте закона.

Приведем несколько примеров позитивного существования оценочных терминов в законодательном тексте. Так, например, в части 2 статьи 256 ГК РФ закреплен термин «предметы роскоши» в следующем контексте: «вещи индивидуального пользования (одежда, обувь и т.п.) за исключением драгоценностей и других предметов роскоши, хотя и приобретенные во время брака за счет общих средств супругов, признаются собственностью того супруга, который ими пользовался». Предметы роскоши - это понятие субъективное, относительное, содержание которого подвержено изменениям в связи с изменениями условий жизни как общества в целом, так и отдельного индивида. Одним из значений слова «роскошь», применимым к данному контексту, является: «излишество в жизненных удобствах и удовольствиях»1. Как отмечает М.Г. Масевич, исследуемое понятие «неоднократно различно толковалось судебной практикой, которая в свое время признавала предметами роскоши холодильники, телевизоры и иные предметы, ставшие сегодня предметами обычной домашней обстановки»[11] [12]. Поэтому, очевидно, что в современных условиях развития российского общества практически невозможно определить общий для всех круг предметов, составляющих предметы роскоши. Ведь, например, для одного субъекта ноутбук - это роскошь, а для другого - обычная вещь, активно используемая в работе. В этой связи, вполне логичным является то, что в случае имущественного спора, относимость той или иной вещи к предметам роскоши определяет суд, безусловно, учитывая конкретные обстоятельства и условия жизни каждого заинтересованного лица.

Вполне оправданным представляется употребление в тексте ГК РФ и таких оценочных терминов, как «разумный срок» и «разумная цена».

Например, в части 1 статьи 524 ГК зафиксировано: «если в разумный срок после расторжения договора вследствие нарушения обязательств продавцом покупатель купил у другого лица по более высокой, но разумной цене товар взамен предусмотренного договором, покупатель может предъявить продавцу требования о возмещении убытков в виде разницы между установленной в договоре ценой и ценой по совершенной взамен сделке». Значение слова «разумный», исходя из контекста, является следующим: «основанный на разуме, оправдываемый разумом, здравым смыслом»[13]. Правоприменитель, трактуя термин «разумная цена», по нашему мнению, должен исходить из содержания и условий договора, а также учитывать примерную стоимость товара как на момент заключения договора, так и на момент его покупки. При разъяснении юридического термина «разумный срок» необходимо опираться на общие правила исчисления сроков, а также учитывать специфику всей совокупности общественных отношений в каждом конкретном регионе. Установление же императивных сроков в данном случае, с нашей точки зрения, невозможно, поскольку конструкция части 1 статьи 524 ГК РФ является общей формулой, которая не определяет конкретный предмет договора и его условия.

Регулируемые правом общественные отношения настолько сложны и многообразны, что законодатель вынужден иногда использовать оценочные термины, чтобы охватить юридической регламентацией все возможные явления и процессы. Однако еще раз подчеркнем, что к использованию оценочных терминов в тексте закона необходимо подходить с позиции их оправданности и незаменимости.

Негативность латентности выражается в наличии скрытого и непонятного для пользователей смысла юридических понятий, выраженных с помощью терминов и других слов. В этой связи латентность создает юридические и логико-лингвистические препятствия в работе с законодательным текстом.

Следует обратить внимание и на причины, предопределяющие негативность латентности законодательного текста, связанные с использованием в нем юридической терминологии. Ведь одним из основных источников неясности законов, по мнению Ф. Бэкона, выступает «двусмысленное или невразумительное и не очень отчетливое их изложение»1. Аналитическая проработка правовых норм, содержащихся в российском законодательстве, позволила нам выделить четыре такие причины:

отсутствие законодательной дефиниции термина, нуждающегося в определении;

наличие содержательных недоработок в законодательном акте;

необоснованное использование оценочных терминов;

чрезмерная терминологическая загруженность законодательного текста, осложненная наличием выражений латентного характера.

Остановимся на выделенных причинах, предопределяющих негативность латентности законодательного текста, более подробно.

Отсутствие законодательной дефиниции термина, нуждающегося в определении

Существует целый ряд ситуаций, характеризующихся наличием реальной возможности для исключения латентности законодательного текста, связанных с необходимостью разъяснения смысла некоторых терминов. Например, в тексте Федерального закона «О Российской корпорации нанотехнологий»[14] [15] не содержится определения самого термина «нанотехнологии», в Земельном кодексе РФ не определен термин «рекультивация земель», используемый в ст. 13, содержание которого понятно далеко не всем адресатам закона.

Достаточно яркий и актуальный пример, относящийся к затронутой нами проблеме, приводит Е.В. Сырых, отмечая, что в части 3 статьи 1093 ГК РФ отсутствует дефиниция термина «капитализация», а его общепринятое словарное определение не проясняет замысел законодателя, поэтому, исходя из контекста правовой нормы «установить юридическую сущность данного понятия невозможно»1. Отметим также, что термин «капитализация» используется в бездефинитивной языковой конструкции и, например, в тексте статьи 135 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)»[16] [17].

Отсутствие воли законодателя, направленной на разъяснение данных и некоторых других терминов, обусловлено, скорее всего, недостаточным исследованием вариантов возможных затруднений, которые могут возникнуть у лиц при работе с нормативным текстом. Тем не менее, такая проработка нужна, в противном случае закон перестанет отвечать критерию всеобщности, который проявляется, в том числе, общедоступном содержании и ясной форме.

Наличие содержательных недоработок в законодательном акте

Данная причина негативной латентности законодательного текста также весьма характерна для современного российского нормотворчества. Так, например, в статье 5 «Понятие леса» Лесного кодекса Российской Федерации термин «лес» трактуется либо как «экологическая система», либо как «природный ресурс». Такая двоякость в понимании основного термина придает правовой норме, закрепленной в статье 5 ЛК РФ, негативную латентность. Представляется неясным, в каких именно случаях лес является экологической системой, а в каких - природным ресурсом. Полагаем, что лес необходимо воспринимать как самостоятельную экологическую систему и как природный ресурс одновременно, а значит в статье 5 Лесного кодекса Российской Федерации разделительный союз «или» необходимо заменить на соединительный союз «и».

Небезынтересен в исследуемом аспекте и Федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации»1. В данном законе много исключительно важных положений, связанных с определением сфер использования государственного языка, направлений его защиты и поддержки со стороны государства. При этом присутствуют в нем и нормативные предписания, которые имеют небесспорный, негативно латентный характер. Обратим внимание на определение в преамбуле такой основной цели данного закона, как «защита и развитие языковой культуры». Действительно, защите государственного (русского) языка посвящена статья 4 исследуемого закона, в которой сформулированы направления, по которым она должна проводиться, а вот о развитии языковой культуры, да и языковой политики в целом, в тексте закона не сказано ни слова. Более того, в Федеральном законе «О государственном языке Российской Федерации» нет нормы, касающейся необходимости изучения русского языка как государственного гражданами страны, что, на наш взгляд, является чрезвычайно важным требованием. Примером в данном случае может служить статья 4 закона Республики Казахстан «О языках в Республике Казахстан», закрепляющая, что «долгом каждого гражданина Республики Казахстан является овладение государственным языком, являющимся важнейшим фактором консолидации народа Казахстана»[18] [19]. Для нас это особенно актуально. Изучение русского языка как языка государственного должно быть обязанностью каждого гражданина России, в каком бы регионе он ни проживал. И это действительно необходимо определить законодательно.

В п. 9 части 3 статьи 3 Федерального закона «О государственном языке Российской Федерации» (в первоначальной редакции) содержалась формулировка: «за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла». Термин «художественный замысел», который использовался в первоначальной редакции статьи 3, с нашей точки зрения, обладает негативной латентностью. Исходя из анализа данной статьи, вполне реально было сделать вывод о том, что в исследуемом нормативном акте официально закреплялась возможность использования в средствах массовой информации нетипичной, ненормативной лексики. Заметим при этом, что абсолютно противоположные нормативные предписания содержит законодательство других, сопредельных нам, государств. Например, в статье 27 закона Республики Беларусь «О языках в Республике Беларусь» четко сформулировано положение, в соответствии с которым «в средствах массовой информации не допускается искажение общепринятых норм используемого языка»[20]. При этом отметим, что в Республике Беларусь два государственных языка - белорусский и русский, и они обеспечены одинаковой правовой защитой.

Схожее требование по отношению к использованию государственного (кыргызского) языка в средствах массовой информации изложено и в законе Кыргызской Республики «О государственном языке Кыргызской Республики», статья 20 которого устанавливает, что «все средства массовой информации, функционирующие на государственном языке (телевидение, радио, издательства, органы печати), обязаны соблюдать нормы кыргызского литературного языка»1. Как мы видим, установление кыргызского законодателя носит императивный характер, без всяческих изъятий.

О необходимости корректировки п. 9 части 3 статьи 3 Федерального закона «О государственном языке Российской Федерации» мы писали еще в 2005 г.,[21] [22] и, в 2014 г. он был изменен[23].

Негативная латентность наблюдается и при определении ключевого юридического термина «персональные данные», использующегося в тексте Федерального закона «О персональных данных», вызвавшего в обществе многоаспектную дискуссию. Так, в статье 3 указанного закона персональные данные трактуются как «любая информация, относящаяся к прямо или косвенно определенному или определяемому физическому лицу (субъекту персональных данных)»[24]. Заметим, что точный круг информации, составляющей персональные данные человека в законодательной формулировке не очерчен, поэтому очевидно, что при формировании соответствующих банков данных в них могут быть включены практически любые сведения, и это представляет определенную опасность. Ведь закон содержит ряд изъятий из общих правил об обязательном согласии субъекта персональных данных на их обработку (ч.2 ст. 9), а также ряд изъятий из положения о невозможности обработки специальных категорий персональных данных, касающихся расовой, национальной принадлежности, политических взглядов, религиозных или философских убеждений, состояния здоровья, интимной жизни (ч.2 ст.10). Иными словами,

существуют определенные, официально санкционированные случаи, когда обработка персональных данных человека может производиться независимо от его желания, причем даже таких данных, которые составляют его «неприкосновенный» фонд (убеждения, состояние здоровья, интимная жизнь). Конечно, статья 7 исследуемого закона устанавливает гарантию конфиденциальности персональных данных, но практика современной жизни в России показывает, что законодательных гарантий оказывается порой недостаточно. Тем более, что такая гарантия не распространяется, например, на обезличенные персональные данные, что также не добавляет уверенности в их сохранности и неприкосновенности со стороны третьих лиц. Поэтому мы полагаем, что перечень сведений, который используется при определении юридического термина «персональные данные», должен быть строго определенным и исчерпывающим. При этом, отразить его следует не в дефиниции, чтобы не создавать необоснованных трудностей ее восприятия, а в тексте правовых норм, закрепленных в данном законодательном акте. Кроме этого, следует обратить внимание и на такой существенный критерий как достоверность персональных данных. Полагаем, что термин «персональные данные» может трактоваться как достоверная информация, относящаяся к определенному или определяемому на основании такой информации физическому лицу (субъекту персональных данных).

Необоснованное использование оценочных терминов

Ранее мы уже сформулировали идею о возможности использования

оценочных терминов в законодательном тексте в отдельных случаях. Однако

существует целый ряд ситуаций, связанных с необоснованным

употреблением оценочных терминов в тексте закона. Так, например,

предпосылкой для возникновения неоднозначной правовой ситуации служит

термин «разумная возможность», задействованный, к примеру, в части 4

статьи 1127 ГК РФ «Завещания, приравниваемые к нотариально

удостоверенным завещаниям». В данном случае вполне возможно заменить

термин «разумная возможность» на «реальная возможность», поскольку

188

именно реальный характер такой возможности, основанный на понимании и учете подлинных условий действительности, а также прав и интересов других лиц, является условием ее осуществления. Критерий «реальный / нереальный» в данном случае выглядит гораздо объективнее, чем «разумный / неразумный». Например, в случае нахождения гражданина в месте лишения свободы, начальник данного места как субъект, обладающий правом удостоверения завещания, не должен, невзирая на волю осужденного, необоснованно и безраздельно пользоваться этим правом, что в принципе позволяет ему критерий «разумности» приглашения нотариуса. В этой ситуации при наличии соответствующей просьбы у осужденного, ему (начальнику места лишения свободы) следует исходить из реальности осуществления такого желания.

Отметим, что при определении оценочного термина законодатель должен особенно четко, ясно и понятно излагать его сущность. В связи с этим, небесспорно очерчен в ч.2 ст. 450 ГК РФ термин «существенное нарушение договора». Так, «существенным признается нарушение договора одной из сторон, которое влечет для другой стороны такой ущерб, что она в значительной степени лишается того, на что была вправе рассчитывать при заключении договора». Как мы видим, в данном случае речь идет о возможных убытках стороны, права которой нарушены. Однако, мысль законодателя выражена не совсем ясно, чему способствует использование в определении указанного оценочного термина другой конструкции, отличающейся ситуационными признаками - «в значительной степени», а также устойчивого выражения «вправе рассчитывать». По нашему мнению, для внесения наибольшей ясности и понятности в текст закона, вполне возможна корректировка приведенной законодательной дефиниции. Например, существенным признается такое нарушение договора одной из сторон, вследствие которого другая сторона несет убытки, являющиеся для нее значительными.

Чрезмерная терминологическая загруженность законодательного

189

текста, осложненная наличием выражений латентного характера

Существование данной причины негативной латентности определяется неоправданной сложностью языковых конструкций, используемых в законодательном тексте. В этой связи, необходимо обратить внимание на те основные задачи, которые стоят перед участниками законотворческой деятельности в процессе формулирования нормативных предписаний. С нашей точки зрения, таких основных задач две:

квалифицированно урегулировать конкретное общественное отношение;

сформулировать и словесно оформить такое нормативное предписание, которое было бы понятно адресату.

Поэтому не следует перегружать законодательный текст юридическими и другими терминами, использовать слишком длинные языковые модели, тем более, с элементами латентности. Злободневно звучат замечания по этому поводу ученых различных исторических эпох. Так, по мнению И.А. Ильина «нелеп и опасен такой порядок жизни, когда смысл права выражается слишком сложно, запутанно и непонятно»1. В свою очередь, Е.Б. Хохлов отмечает, что «одним из отрицательных проявлений юридической химеры (псевдоморфоза) является стремление к максимальному усложнению используемой терминологии»[25] [26]. Трудно не согласиться с представленными высказываниями.

В качестве примера проявления четвертого негативного критерия латентности, выделенного нами, можно привести одно из положений Земельного кодекса России. Так, пункт 6 части 1 статьи 1 ЗК РФ в качестве принципа земельного законодательства устанавливает «приоритет сохранения особо ценных земель и земель особо охраняемых территорий, согласно которому изменение целевого назначения ценных земель

сельскохозяйственного назначения, земель, занятых защитными лесами, земель особо охраняемых природных территорий и объектов, земель, занятых объектами культурного наследия, других особо ценных земель и земель особо охраняемых территорий для иных целей ограничивается или запрещается в порядке, установленном федеральными законами. Установление данного принципа не должно толковаться как отрицание или умаление значения земель других категорий». Приведенная правовая норма является нормой-принципом, что предполагает ее четкость, ясность и лаконичность. В данном случае законодатель излишне терминологизировал нормативный словесный ряд, перегрузив его наименованиями видов особо ценных земель и земель особо охраняемых территорий. Считаем, что необходимости в такой детализации нет, поскольку основной задачей нормы- принципа является установление общего начала (правила) земельного законодательства, а детальную регламентацию выделенных видов земель содержит глава XVII, а также, например, статьи 79 и 101 ЗК РФ. Поэтому пункт 6 части 1 статьи 1 Земельного кодекса России, устанавливающий один из ключевых принципов земельного законодательства, с нашей точки зрения, возможно сформулировать следующим образом: приоритет сохранения особо ценных земель и земель особо охраняемых территорий, изменение целевого назначения которых ограничивается или запрещается в порядке, установленном федеральными законами.

Приведенные примеры доказывают, что юридическая терминология

является центральным и определяющим звеном в цепи восприятия

законодательного текста, ее грамотное использование напрямую влияет на

понятность и правильность применения соответствующих юридических

норм. Для того, чтобы развить данный тезис, считаем возможным

сформулировать основное правило использования латентной информации в

законодательном тексте. С нашей точки зрения, оно должно выглядеть

следующим образом: неявная, терминологически не выраженная

информация, существующая в тексте правовой нормы и являющаяся

191

источником ее латентности, не должна лишать пользователя возможности правильного понимания и применения данной нормы.

Важно осуществлять планирование текста законодательного акта, включающее комплексную поэтапную правовую и логико-языковую проработку юридической терминологии, что должно способствовать созданию максимально благоприятных условий для усвоения юридических норм пользователями и устранения проблем, связанных с негативной латентностью закона.

Подводя итоги настоящего параграфа, сформулируем ключевые выводы:

Наличие латентной информации в законодательном тексте имеет свои позитивные и негативные стороны. Позитивность латентности обосновывается целесообразностью концентрации информации в наиболее сжатой форме (в нужной ситуации), используя при этом, в том числе, и юридические термины. Негативность латентности выражается в наличии скрытого и непонятного для пользователей смысла юридических понятий, выраженных с помощью терминов и других слов. В данном случае латентность создает юридические и логико-лингвистические препятствия в работе с законодательным текстом.

Существует комплекс причин, предопределяющих позитивность и негативность латентности законодательного текста, связанных с использованием в нем юридической терминологии. По общему (основному) правилу, неявная, терминологически не выраженная информация, существующая в тексте правовой нормы и являющаяся источником ее латентности, не должна лишать пользователя возможности правильного понимания и применения данной нормы. Для этого необходима поэтапная проработка юридической терминологии при осуществлении законотворческой деятельности.

[1] Словарь русского языка: в 4-х т. / гл. ред. А.П. Евгеньева. М., 1983. Т. 2. С. 166.

[2] Прологом в данном отношении является исследование, проведенное М.Д. Локшиной (Язык закона / под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990. С. 180-188). С тех пор терминологический аспект проблематики латентности по отношению к юридическому тексту комплексно не исследовался.

[3] Язык закона / под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990. С. 180.

[4] Reichenbach H. Experience and prediction: an analysis of the foundations and the structure of knowledge. Chicago: University of Chicago Press, 1961. 408 p. Цит. по: Соцуро Л.В. Неофициальное толкование права. М., 2000. С. 7-8.

[5] Агамиров Н.И. Оценочные понятия в законодательстве: теоретические вопросы // Проблемы совершенствования советского законодательства / гл. ред. И.Н. Кузнецов. М., 1989. С. 15.

[6] Бару М.И. Оценочные понятия в трудовом законодательстве // Советское государство и право. 1970.№ 7. С. 105.

[7] Брайнин Я.М. Уголовный закон и его применение. М., 1967. С. 64.

[8] Язык закона / под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990. С. 75.

[9] Вильнянский С.И. Применение норм советского права // Ученые записки Харьковского юридического института. Харьков, 1956. Вып. 7. С. 3-18.

[10] Черданцев А.Ф. Толкование права и договора: учеб. пособие. М., 2003. С. 278.

[11] Словарь русского языка: в 4-х т. / гл. ред. А.П. Евгеньева. М., 1983. Т. 3. С. 732.

[12] Комментарий к Семейному кодексу Российской Федерации / отв. ред. И.М. Кузнецова. М.,1996. С. 106.

[13] Словарь русского языка: в 4-х т. / гл. ред. А.П. Евгеньева. М., 1983. Т. 3. С. 634.

[14] Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Правовая мысль: антол. / авт.-сост. В.П. Малахов. М.; Екатеринбург, 2003. С. 183.

[15] О Российской корпорации нанотехнологий [Электронный ресурс] : федер. закон от 19.07.2007 № 139-ФЗ: в ред. от 31.05.2010 // Справочная правовая система «Консультант Плюс». Разд. «Законодательство». Информ. банк «Российское законодательство (Версия Проф)».

[16] Сырых Е.В. Общие критерии качества закона: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2001. С. 101102.

[17] О несостоятельности (банкротстве) [Электронный ресурс] : федер. закон от 26.10.2002 № 127-ФЗ: в ред. от 03.07.2016 // Справочная правовая система «Консультант Плюс». Разд. «Законодательство». Информ. банк «Российское законодательство (Версия Проф)».

[18] О государственном языке Российской Федерации [Электронный ресурс] : федер. закон от 01.06.2005 № 53-ФЗ: в ред. от 05.05.2014 // Справочная правовая система «Консультант Плюс». Разд. «Законодательство». Информ. банк «Российское законодательство (Версия Проф)».

[19] О языках в Республике Казахстан» [Электронный ресурс] : закон Республики Казахстан от 11.07.1997 № 151-1: с изм. и доп. на 24.11.2015. URL: http://adilet.zan.kz/rus/docs/Z97000015 (дата обращения: 01.11.2016).

[20] О языках в Республике Беларусь: закон Республики Беларусь от 26.01.1990 № 3094-XI // Ведомости Национального собрания Республики Беларусь. 1998. № 28. Ст. 461.

[21] О государственном языке Кыргызской Республики [Электронный ресурс] : закон

Кыргызской Республики от 02.04.2004 № 54: с изм. и доп. на 23.06.2015. URL:

http://onlme.zakon.kz/Document/?doc_id=30292386 (дата обращения: 15.02.2016).

[22] Туранин В.Ю. Мнение о некоторых аспектах закона о государственном языке // «Черные дыры» в Российском Законодательстве». 2005, № 4. С.473-475.

[23] О внесении изменений в Федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации» и отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием правового регулирования в сфере использования русского языка [Электронный ресурс] : федер. закон от 05.05.2014 № 101-ФЗ // Справочная правовая система «Консультант Плюс». Разд. «Законодательство». Информ. банк «Российское законодательство (Версия Проф)».

[24] О персональных данных [Электронный ресурс] : федер. закон от 27.07.2006 № 152-ФЗ: в

ред. от 03.07.2016 // Справочная правовая система «Консультант Плюс». Разд.

«Законодательство». Информ. банк «Российское законодательство (Версия Проф)».

[25] Ильин И.А. О сущности правосознания // Собрание сочинений: в 10 т. М., 1994. Т. 4. С.

160.

[26] Хохлов Е.Б. Юридические химеры как проблема современной российской правовой науки // Правоведение. 2004. № 1. С. 5.