Статья 10 ГК, претерпевшая ряд изменений в связи с проводимой реформой российского гражданского законодательства[1], сохранила неизменной формулировку второго абзаца п. 1 о недопустимости использования гражданских прав в целях ограничения конкуренции, а также злоупотребления доминирующим положением на рынке. Указанные действия, таким образом, составляют одну из разновидностей пределов осуществления гражданских прав. Наряду с ними в науке выделяются субъектные и временные границы; пределы, обусловленные назначением субъективных прав; границы, связанные с определёнными способами реализации или средствами принудительного осуществления и защиты гражданских прав и др.[2] Наиболее дискуссионным в настоящее время остаётся вопрос о соотношении между действиями, ограничивающими конкуренцию, и случаями злоупотребления правом в различных формах (совершения шиканы, действий в обход закона с противоправной целью, иного заведомо недобросовестного осуществления права).

Проблематика злоупотребления правом, традиционно и заслуженно привлекающая внимание цивилистов, до сих пор не имеет общепризнанного разрешения. Прежде всего, о злоупотреблении правом говорят в ситуациях использования предоставленных законом возможностей, что по признанию ряда исследователей свидетельствует о внутреннем противоречии и условности самого термина: коль скоро осуществляется право нельзя вести речь о совершении право- нарушения[3].

Определяя содержание и границы возможного осуществления субъективного права, законодатель в ряде случаев предоставляет суду возможность применительно к условиям и обстоятельствам конкретного дела сузить границы осуществления права, предусмотренные нормой права, используя некий, в известной степени неопределённый, критерий («социально-хозяйственное назначение права», соответствие «добрым нравам» и т.п.). Лицо, таким образом, злоупотребляет своим правом, когда его поведение формально не противоречит буквальному значению правовой нормы, но осуществляется вне границ, выявленных судом в конкретном деле с помощью указанных критериев.

Такое понимание проблемы, восходящее к указанной статье М.М. Агаркова, наглядно показывает (1) угрозу принципу законности при допущении слишком широкого усмотрения правоприменителя, а также (2) затруднительность определения допустимых способов осуществления прав самими правообладателями, которые могут узнать о допущенном правонарушении только ex post facto из решения суда[4]. Основанная на этих положениях критика концепции злоупотребления правом, как «действия за пределами установленных судом границ», вместе с тем не означает одновременного отрицания шиканы, представляющей собой границу в реализации прав, точно проведённую законом[5].

Иная точка зрения на понятие злоупотребления правом как разновидности выхода управомоченного за границы осуществления права принадлежит В.П. Грибанову. Злоупотребление правом понимается им как особый тип гражданского правонарушения правообладателя, «связанный с использованием недозволенных конкретных форм в рамках дозволенного ему законом общего типа поведения»[6]. При этом учёный возражает против довода об условности термина «злоупотребление правом», справедливо отмечая различие между содержанием права и его осуществлением. Момент противоправности в понятии злоупотребления правом относится ко второму из этих понятий.

Кроме того, понимание злоупотребления правом как типа гражданского правонарушения влечёт, во-первых, признание таковым не только поведения, нарушающего общие принципы или конкретные нормы права, но одновременно и виновного поведения, а, во-вторых, предполагает, что конкретные случаи подобных злоупотреблений и критерии их квалификации судом должны быть прямо предусмотрены законом. Вывод о необходимости легальных критериев злоупотребления правом в известной мере сближает позиции сторонников и противников этой категории.

От понятия злоупотребления правом, предложенного В.П. Грибановым, с теми или иными частными уточнениями отталкивается большинство исследователей данной проблематики[7]. В настоящее время данное учение может быть признано преобладающим.

Вопрос о соотношении злоупотребления правом и случаев использования гражданских прав в целях ограничения конкуренции, а также злоупотребления доминирующим положением на рынке, который по известным причинам не получил развития в советской цивилистической доктрине, стал актуален на фоне принятия норм гражданского законодательства и правовых актов, направленных на защиту и стимулирование конкуренции в условиях современного правопорядка.

В числе первых актов такого рода следует указать Постановление Совмина СССР от 16.08.1990 № 835 «О мерах по демонополизации народного хозяйства»[8]: среди поставленных в нём задач предусматривалось, в частности, обеспечение правовой защиты товаропроизводителей и потребителей от государственного и нарождающегося рыночного монополизма. Уже в п. 9 ст. 2 Закона РСФСР от 24.12.1990 № 443-1 «О собственности в РСФСР»[9] было предусмотрено, что ущерб, причинённый собственником вследствие злоупотребления доминирующим положением или использования методов недобросовестной конкуренции, подлежит возмещению в полном объёме, а в ст. 20 Закона РСФСР от 25.12.1990 № 445-1 «О предприятиях и предпринимательской деятельности»[10] были провозглашены гарантии недопущения монопольного положения на рынке отдельных предприятий и их объединений, недобросовестной конкуренции, а также необоснованного вмешательства государства и его органов в деятельность предприятий. Использование гражданских прав предпринимателями в целях ограничения конкуренции запрещалось и п. 3 ст. 5 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г.[11]

Включению соответствующих правил в содержание ст. 10 ГК предшествовало принятие Закона РСФСР от 22.03.1991 № 948-1 «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках»[12], а также конституционное закрепление принципов поддержки конкуренции и свободы экономической деятельности; недопустимости осуществления прав и свобод человека и гражданина, нарушающего права и свободы других лиц; недопущения экономической деятельности, направленной на монополизацию и недобросовестную конкуренцию (ч. 1 ст. 8, ч. 3 ст. 17, ч. 2 ст. 34 Конституции РФ).

Правило абз. 2 п. 1 ст. 10 ГК стало обобщением начала, последовательно проводимого в ранее принятых правовых актах. Развитие законодательства о защите конкуренции[13] продолжилось и после принятия Кодекса.

Так, отношения, связанные с защитой конкуренции на рынке финансовых услуг, были урегулированы Федеральным законом от 23.06.1999 № 117-ФЗ «О защите конкуренции на рынке финансовых услуг»[14], содержание которого в целом было аналогично Закону о конкуренции на товарных рынках. Оба данных закона (последний - за исключением положений, раскрывающих содержание понятия аффилированного лица) были признаны утратившими силу в связи с принятием Закона о защите конкуренции, определяющего в настоящее время организационные и правовые основы защиты конкуренции в России. С момента вступления в силу данный нормативный правовой акт также претерпел ряд существенных новаций, последовательно вносимых так называемыми антимонопольными «пакетами законов»[15].

Действующее законодательство о защите конкуренции содержит нормы различной отраслевой природы (как частноправовые, так и публичные), включает как материальные, так и процедурные нормы[16]. Данное обстоятельство свидетельствует о комплексном характере законодательства о защите конкуренции (в основе которого лежит применение различных методов правового регулирования)[17]. Помимо Закона о защите конкуренции, антимонопольные нормы встречаются в составе многих отраслевых федеральных законов[18], нередко имеющих только декларативный характер и незначительное регулирующее воздействие. Сказанное, вместе с тем, показывает, что проблематика антиконкурентных действий имеет межотраслевое значение и, как таковая, имеет более широкое значение, чем вопрос о пределах осуществления гражданских прав.

В отношении целей антимонопольного регулирования большинство исследователей расходятся. Ведущей интенцией данной отрасли законодательства называют: развитие конкуренции как таковой (А.Н. Варламова)[19], обеспечение эффективного функционирования рыночной экономики и предпринимательства (С.А. Паращук, К.А. Писенко)[20], достижение равных возможностей (Е.Ю. Бор- зило)[21], формирование условий осуществления эффективной и выгодной как для хозяйствующих субъектов, так и для потребителей, экономической деятельности (М.Ю. Козлова)[22] и др.

Оценка данных подходов к пониманию целей конкурентного законодательства затрудняется, во-первых, различной степенью обобщения, с которой авторы подходят к проблеме, а, во-вторых, возможностью существования нескольких взаимосвязанных и взаимодополняющих целей защиты и развития конкуренции. Среди них условно могут быть выделены как социально-экономические цели (снижение цен на товары, работы и услуги; улучшение их качества и оптимальное распределение; экономия ресурсов и максимизация эффективности их использования; стимулирование к производству инноваций и учёту интересов потребителей и т.д.), так и формально-юридические цели обеспечения конкуренции (по возможности нивелировать негативное воздействие, которое экономическое неравенство привносит в отношения, регулируемые гражданским законодательством, искажая начала автономии воли и равноправия их участников; обеспечить свободу и равенство возможностей при осуществлении предпринимательской деятельности, получение адекватных результатов от её осуществления).

«Правовое равенство - это равенство свободных»[23], пишет В.С. Нерсесянц. В этом смысле, обеспечение защиты конкуренции становится важным фактором, гарантирующим реальное действие основных частноправовых принципов при осуществлении субъективных гражданских прав. В свою очередь, принципы гражданского законодательства становятся основой нормативно-правового регулирования отношений, связанных с защитой конкуренции (см. ч. 1 ст. 2 Закона о защите конкуренции).

В настоящее время к такому выводу ориентирована и судебная практика. В частности, как указал Пленум ВАС РФ, конкурентное законодательство «формулирует требования для хозяйствующих субъектов при их вступлении в гражданско-правовые отношения с другими участниками гражданского оборота. ... Учитывая это, арбитражные суды должны иметь в виду: требования антимонопольного законодательства применяются к гражданско-правовым отноше- ниям»[24].

Единой точки зрения на соотношение правила о недопущении использования гражданских прав в целях ограничения конкуренции с запретом злоупотребления правом, предусмотренного абз. 1 п. 1 ст. 10 ГК, наукой не выработано.

Так, наряду с авторами, которые относят названные антимонопольные нарушения к «иным формам» злоупотребления правом (на такой позиции стоят, в частности, П.А. Избрехт, Н.И. Клейн, О.А. Поротикова, А.П. Сергеев, Т.С. Яценко)[25], имеются и сторонники противоположного воззрения, полагающие, что антиконкурентные действия нельзя рассматривать в качестве разновидностей злоупотребления правом (например, А.В. Волков, В.И. Емельянов, С.Д. Радченко, О.Н. Садиков). Последними авторами, в частности, приводятся аргументы следующего свойства: (1) когда говорят об антиконкурентных действиях ведут речь об экономических злоупотреблениях, а применительно к злоупотреблению правом - о юридических[26]; (2) участие в рыночной конкуренции необходимо рассматривать не как использование особых гражданских прав, а как соблюдение особого режима предпринимательской деятельности; (3) перечень антимонопольных правонарушений специфичен и со всей полнотой указан в актах законодательства о защите конкуренции, а значит дополнительные ссылки на общее правило ст. 10 ГК излишни[27]; (4) многие нормы антимонопольного законодательства представляют собой запреты, то есть у их адресатов изначально нет права совершать предусмотренные ими действия, а значит нельзя вести речь о злоупотреблении правом; (5) во всяком случае, о злоупотреблении правом следует говорить только применительно к действиям, указанным в первом абзаце п. 1 ст. 10 ГК; (6) доминирующее положение не является субъективным правом, а значит и злоупотребление им не тождественно злоупотреблению правом[28]; (7) злоупотребление доминирующим положением следует признать «ненадлежащим использованием» права[29] и др.

Наряду с этим, учебная литература рекомендует отличать злоупотребление правом от «простых правонарушений, совершаемых управомоченным лицом во зло другому лицу» (прежде всего имея в виду злоупотребление доминирующим положением на рынке), к которым применяются конкретные санкции, установленные законодательством о защите конкуренции[30]. В связи с этим, объектом доктринальных споров становится также целесообразность законодательного решения о выделении запрета антиконкурентных действий в самостоятельный абзац п. 1 ст. 10 ГК.

Интересно, что и по этому поводу в науке сложились по крайней мере две противоположные точки зрения. Первая наиболее отчётливо изложена О.Н. Садиковым, который полагает, что ограничение конкуренции и злоупотребление доминирующим положением являются самостоятельными правонарушениями, а потому их следует изложить в отдельном пункте ст. 10 ГК с отсылкой к специальному законодательству[31]. По мнению других учёных указание на запрещение антиконкурентных действий в п. 1 ст. 10 ГК также излишне, однако не вследствие их специфики, а по противоположной причине: в связи с тем, что они «с успехом поглощаются «иными формами» злоупотребления»[32].

Последняя точка зрения многими уточняется. Так, например, С.А. Паращук полагает, что злоупотребление доминирующим положением на рынке не может быть отнесено к злоупотреблению правом, поскольку первое «свидетельствует не о наличии особого права, а о существовании определённого правового режима», однако допускает осуществление в такой форме недобросовестной конкуренции[33].

К подобному выводу применительно к актам недобросовестной конкуренции приходит М.Ю. Козлова, по мнению которой, совершая такой акт, хозяйствующий субъект, как правило, использует субъективное гражданское право. Однако, недобросовестная конкуренция может иметь место и в связи с совершением правонарушения[34].

Представляется правильным замечание Е.Ю. Борзило, которая применительно к правовой природе злоупотребления доминирующим положением на рынке пишет о наличии в конкурентном законодательстве норм различного по- рядка[35]: некоторые правила, конкретизирующие данный запрет, имеют публичный характер и направлены на защиту рынка как такового; другие запреты направлены на защиту зависимой стороны гражданско-правового договора и обладают частноправовой природой. В последнем случае может идти речь о злоупотреблении субъективным гражданским правом собственности или свободы договора.

Представляется, что о «злоупотреблении правом» и «антиконкурентных действиях» правильнее говорить в смысле перекрещивания совместимых понятий, а не их тождества или родовидового соотношения. Данные понятия включают признаки, не имеющие необходимой связи. Действие, ограничивающее конкуренцию, может не являться одновременно злоупотреблением правом, и наоборот. В то же время, возможны действия, обладающие одновременно признаками и злоупотребления правом и действия, направленного на ограничение конкуренции.

Таким образом, нельзя согласиться ни с мнением о кардинальном несходстве этих категорий, ни с точкой зрения о полном «поглощении» одного правонарушения другим. В связи с этим, подход законодателя к выделению самостоятельного абзаца второго в составе п. 1 ст. 10 ГК следует признать оправданным.

Разграничение рассматриваемых понятий по признаку экономического или юридического характера злоупотребления не может быть принято, во-первых, из-за неопределённости предложенных терминов (любое злоупотребление имущественным правом есть в известном отношении злоупотребление экономическое), а, во-вторых, поскольку совершение «экономических» злоупотреблений (если понимать их как совершение фактических действий) так или иначе приобретает юридическое значение в силу нарушения антимонопольных запретов.

Возражения, связанные с пониманием доминирующего положения на рынке как юридического обстоятельства или особого режима экономической деятельности, не являющегося субъективным правом, также нельзя признать обоснованными. Налицо подмена доказываемого тезиса: взявшись доказать, что антиконкурентные[36] действия субъекта, занимающего доминирующее положение, не являются разновидностью действий, квалифицируемых как заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав, данные авторы фактически доказывают нетождественность доминирующего положения (характеристики субъекта) с осуществлением субъективного права (характеристики его действий).

Кроме того, не может быть принят довод о том, что поскольку антимонопольные запреты обусловливают изначальную запрещённость указанных в них действий, то злоупотребление правом в таких случаях является принципиально невозможным.

Во-первых, любое правонарушение, в том числе нарушение запрета злоупотребления правом, изначально противоправно. Поэтому данное возражение, по крайней мере, неточно. Скорее, имеется в виду противопоставление «определённости» антимонопольных запретов «оценочному характеру» злоупотребления правом. Однако, в случаях, когда ограничение конкуренции является результатом использования субъективного права, нет оснований считать, что противоправность такого поведения во всех случаях становится очевидной немедленно. Нередко, по словам Мюррея Ротбарда, антимонопольное законодательство «выражается туманными, не поддающимися определению терминами, позволяющими исполнительной власти и судам не определять наперёд, что является «монополистическим» нарушением, а что нет»[37]. Иными словами, и в данном случае зачастую оправдывается опасение профессора М.М. Агаркова о том, что правообладатель может узнать о последствиях своего поведения post factum из решения правоприменительного органа[38].

Во-вторых, утверждение о специальном характере норм законодательства о защите конкуренции в полной мере согласуется с концепцией В.П. Грибанова

злоупотреблении правом как особом типе гражданского правонарушения[39], предполагающего наличие и конкретных его форм. Таким образом, постольку, поскольку действие совершается в связи с использованием гражданского права (то есть «в рамках дозволенного законом общего типа поведения»), но в «недозволенной форме» - оно должно быть квалифицировано в качестве злоупотребления правом. При этом конкретные недозволенные формы осуществления гражданских прав субъектом, занимающим доминирующее положение на рынке, или органом власти, действующим от лица публичного собственника и т.д., могут быть предусмотрены антимонопольным законодательством.

В таком случае (то есть когда антиконкурентное действие удовлетворяет признакам злоупотребления правом), следует говорить о соотношении общих положений ст. 10 ГК и специальных норм законодательства о защите конкуренции в рамках единого института злоупотребления правом. В этом мы солидарны с О.А. Поротиковой, по мнению которой «признание приоритетного действия специальных правил не должно разрушать целостности правового института»[40].

С другой стороны, законодательство о защите конкуренции содержит и группу вполне определённых обязывающих правил, устанавливающих пределы осуществления гражданских прав иные, чем злоупотребление правом (например, пределы, связанные с конкретными способами реализации прав, см. ст. 17.1 ЗоЗК). Это обстоятельство демонстрирует справедливость указанного выше тезиса о том, что не всякое использование гражданских прав, имеющее цель ограничения конкуренции, есть непременно злоупотребление правом. Термин «простое» правонарушение применительно к превышению таких пределов вызывает возражение прежде всего своей условностью. Однако, вывод о характере таких правил в любом случае не может быть распространён на все антимонопольные нарушения вообще.

Аргумент об установлении конкретных санкций за нарушение антимонопольного законодательства со ссылкой на ст. 37 ЗоЗК во многом опровергается обращением к самой этой статье, содержащей бланкетное указание на то, что за нарушение антимонопольного законодательства нарушители несут «ответственность, предусмотренную законодательством» (п. 1), а также о праве заинтересованных лиц обратиться «в том числе с исками о восстановлении нарушенных прав, возмещении убытков, включая упущенную выгоду, возмещении вреда, причиненного имуществу» (п. 3). Данное регулирование в полной мере коррелирует с положениями п. 2 и 4 ст. 10 ГК.

Недостаточно обоснованным представляется и аргумент об исчерпывающем указании разновидностей запрещённых действий в законодательстве о защите конкуренции, которое, как считается, исключает применение ст. 10 ГК. Большинство антимонопольных запретов, напротив, содержат открытые перечни запрещённых действий (см., например, ст. 10, 14.8, 15, 16, 17 ЗоЗК), а также в известной мере неисчерпывающее число признаков ограничения конкуренции, среди которых п. 17 ст. 4 ЗоЗК указывает, например, на «иные обстоятельства, создающие возможность в одностороннем порядке воздействовать на общие условия обращения товара».

Уместно, наконец, отметить стремление многих авторов обосновать общий тезис (о том, что использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции и злоупотребление доминирующим положением не могут являться формами злоупотребления правом) рассмотрением не более двух частных случаев антимонопольных нарушений - осуществления недобросовестной конкуренции и злоупотребления доминирующим положением на рынке. Очевидный недостаток подобных индуктивных заключений состоит в том, что, обобщая, данные авторы игнорируют случаи, противоречащие их общему выводу о невозможности совпадения признаков злоупотребления правом и антиконкурентного действия.

Так, в весьма редких случаях в литературе поднимается вопрос о цивили- стической стороне антимонопольных требований, обращённых к государственным и муниципальным органам, совершающим разнообразные гражданско-правовые акты от имени публично-правовых образований, а также о соотношении таких требований с недопущением злоупотребления гражданским правом[41]. Как правило, рассмотрение этого вопроса ограничивается простой констатацией распространения п. 1 ст. 10 ГК на действия данных субъектов (п. 2 ст. 124 ГК)[42].

Приведём пример, показывающий актуальность указанной проблематики. Управлением Росимущества опубликовано извещение о проведении аукциона на право заключения договора аренды гидротехнических сооружений, находящихся в составе казны Российской Федерации, на 49 лет с начальной ценой 376 666 руб. При этом размер задатка в целях обеспечения обязательств по договору аренды федерального имущества определён в 30 млн. руб. Жалоба потенциального участника торгов, не согласившегося с установленным размером задатка, антимонопольным органом признана необоснованной. В рамках последовавшего судебного разбирательства суд первой инстанции также пришёл к выводу о наличии у организатора торгов права на установление задатка в размере, который обусловливается соображениями необходимости и целесообразности. Отменяя это решение, суды вышестоящих инстанций указали, что установление задатка, почти в 80 раз превышающего начальную цену аукциона, входит в противоречие с целями антимонопольного регулирования, поскольку фактически направлено на ограничение доступа к участию в аукционе. Данный вывод мотивирован, в том числе со ссылкой на ст. 10 ГК[43].

Представляется, что Е.В. Вавилин правильно определяет значение положений, содержащихся в ст. 15 и 16 Закона о защите конкуренции, когда приводит их в качестве примера норм, введённых с целью «приблизить к практической реализации принцип юридического равенства сторон в гражданских правоотношениях с участием соответствующих государственных и муниципальных орга- нов»[44].

Гражданско-правовое значение этой группы правил основывается на общем выводе, высказанном нами ранее: не всякое злоупотребление гражданским правом есть в то же время антиконкурентное действие, и не всякое антиконкурентное действие является одновременно злоупотреблением гражданским правом. Однако, данное соотношение следует установить более точно на основе следующих критериев.

Во-первых, злоупотребление гражданским правом имеет место при наличии субъективного гражданского права. Таким образом, от данных действий следует отличать антиконкурентные действия, которые (а) являются реализацией публичных полномочий[45], либо (б) не являются осуществлением каких-либо прав вообще и в отсутствие негативных для конкуренции последствий представляют собой незапрещённые законом фактические действия[46].

Во-вторых, злоупотребление правом исключается, когда само содержание этого права ограничено законом и выход за эти границы является противоправным. По этому критерию следует дифференцировать злоупотребление гражданским правом и антиконкурентные действия, которые оцениваются законом как правонарушение даже в том случае, если бы негативные последствия для состояния конкуренции на рынке не наступили[47].

В-третьих, следует дифференцировать случаи злоупотребления правом и антиконкурентных действий, совершённых с выходом за иные пределы осуществления гражданских прав, в частности нарушающих установленные законом способы их осуществления. Примерами последних могут служить нарушения, предусмотренные ст. 17.1 и 18 ЗоЗК.

Наконец, в-четвёртых, злоупотребление гражданскими правами представляет собой тип гражданского правонарушения. В связи с этим, злоупотреблением правом не может быть признано совершение действий (бездействия) государственных или муниципальных органов, которые ограничивают конкуренцию, но не являются противоправными и не составляют содержание пределов осуществления субъективных прав в силу прямого указания закона[48].

Признавая возможность злоупотребления гражданским правом посредством совершения действий, ограничивающих конкуренцию, нам надлежит также ответить на вопрос, о каких именно формах злоупотребления правом в данном случае может идти речь.

Применительно к ранее действовавшей редакции п. 1 ст. 10 ГК, использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции, а также злоупотребление доминирующим положением на рынке, обыкновенно относили к «иным формам злоупотребления правом». Известна, наряду с этим, точка зрения Т.С. Яценко, которая полагает возможным квалифицировать действия, совершённые в целях ущемления интересов конкурентов, в качестве шиканы, ссылаясь одновременно на опыт столь расширительного понимания данной категории, имеющийся в германском и американском праве, а также в российской судебной прак- тике[49]. Данная мысль помимо прочего ценна тем, что показывает возможность ситуаций, когда одно и то же действие направлено одновременно на несколько последствий: в данном случае на причинение вреда другому лицу, а также на ограничение конкуренции на рынке.

Действующая редакция абз. 1 п. 1 ст. 10 ГК указывает на признак недобросовестности осуществления прав, присущий злоупотреблению права в любой форме. Презумпция добросовестности участников гражданских правоотношений ставит на первый план задачу её опровержения при доказывании превышения пределов осуществления гражданских прав (п. 5 ст. 10 ГК).

Принцип доброй совести (bona fides; Treu und Glauben; good faith) - одно из древнейших цивилистических начал. Его идея была воспринята уже римским правом[50] и до настоящего времени в той или иной форме используется многими правопорядками мира (см. § 157, 242, 826 ГГУ; § 879(1) Общего гражданского уложения Австрийской Республики; ст. 2 Швейцарского Г ражданского кодекса, ст. 1337, 1366, 1375 ГК Италии и др.)[51]. Однако несмотря на столь солидную древность и широкое признание, наука до сих пор не имеет единого подхода к определению содержания данного принципа[52].

Различные случаи употребления в гражданском законодательстве термина «добросовестность» (и его производных) в литературе сводят к двум основным его значениям, условно именуемых объективным и субъективным.

В объективном смысле добросовестность выражает всю ту гамму значений, которая свойственна латинскому слову fides: доверие, честность, вера, ожидание, уверенность, кредит, верность и т.п. Иными словами - это известный внешний признак поведения, его объективный эталон, который признаётся желательным для участников гражданских правоотношений и направлен на сдерживание их эгоистических устремлений, ориентирует к учёту интересов другой стороны, честности собственной и доверию чужой честности, а также иным аналогичным началам.

Попытки большей формализации данного понятия весьма проблематичны. Сущность добросовестности видели в понятии социального идеала поведения (Штаммлер, Штейнбах), масштаба, основанного на честном образе мысли (Эн- деман), верности договору и беспристрастном взвешивании интересов сторон (Шнейдер)[53] и др. Конкретное содержание, по мысли И.Б. Новицкого, принцип добросовестности получает из устоявшихся воззрений гражданского оборота[54]. Приведённое понимание добросовестности очевидно тяготеет к учёту этических, во многом интуитивно воспринимаемых начал. Неудивительно поэтому, что основным направлением критики понятия добросовестности в объективном смысле становится возможность очень широкого усмотрения суда при использовании столь «каучукового» критерия.

В качестве субъективной категории добросовестность обозначает извинительное незнание (заблуждение) лица о юридическом факте, препятствующем приобретению им известного права (ср. ст. 234 и 302 ГК). Знание данного обстоятельства означало бы, что его поведение неправомерно[55]. Состояние добросовестности в этом смысле не несёт в себе этических коннотаций, содержит вполне определённые критерии признания лица недобросовестным, а потому практически элиминирует субъективный произвол судьи при разрешении юридических споров.

Применительно к вопросу о злоупотреблении гражданским правом добросовестность обыкновенно рассматривается как объективная категория. Такую точку зрения разделяют, в частности, М.М. Агарков и И.Б. Новицкий[56]. Аналогичный взгляд может быть обоснован и анализом понятия недобросовестной конкуренции (п. 9 ст. 4 ЗоЗК), которое охватывает в том числе действия, направленные на получение преимуществ при осуществлении предпринимательской деятельности и противоречащие требованиям «добропорядочности, разумности и справедливости», а также причиняющие или способные причинить убытки или вред деловой репутации конкурентов[57].

Полагаем, что применение критерия субъективной добросовестности при совершении действий, указанных в абз. 2 п. 1 ст. 10 ГК затруднительно потому, что данная норма придаёт существенное значение направленности действий правообладателя к ограничению конкуренции. Коль скоро доказано, что правообладатель не предпринял зависящих от него мер, при наличии которых негативных последствий для конкуренции можно было бы избежать, действия правообладателя следует признать виновными, а их последствия - известными для него.

Объективный смысл понятию добросовестности придаётся и судебной практикой. Как отмечает Пленум Верховного Суда РФ, при оценке поведения в качестве добросовестного или недобросовестного, судам следует исходить из поведения, «ожидаемого от любого участника гражданского оборота, учитывающего права и законные интересы другой стороны, содействующего ей, в том числе в получении необходимой информации»[58]. (Комментарием к данному разъяснению Пленума могли бы стать слова Цицерона: «честный человек ни ради того, чтобы на лучших условиях купить, ни для того, чтобы продать, ни в чём не притворится и ничего не скроет... »[59]).

В научном издании «Принципы, определения и модельные правила Европейского частного права. Проект общей справочной схемы» (аббревиатура - DCFR), подготовленном Рабочей группой по созданию Европейского гражданского кодекса и группой по исследованию действующего частного права ЕС, используется составной термин «добросовестность и честная деловая практика» (good faith and fair dealing)[60], под которым понимается определённый стандарт поведения участников гражданских правоотношений, раскрываемый модельными правилами в единстве трёх компонентов: честности, открытости, а также уважения интересов другой стороны (art. 1.-1:103 и art. III.-1: 103)[61]. Как видим данное содержание вполне релевантно смыслу понятия добросовестности в объективном смысле.

В полном издании DCFR, содержащем комментарии изложенных в нём принципов, требование «уважения интересов» интерпретируется не в том смысле, что надлежит предпочесть интерес контрагента собственному, но лишь проявить «обычный уровень уважения», определяемый в зависимости от обстоятельств. В частности, от стороны не ожидается совершение действий только с целью причинить зло[62]. Частным случаем применения требований добросовестности называется обязанность стороны не допускать несправедливого использования зависимости, экономических затруднений или иной слабости контр- агента[63].

Представляется поэтому, что использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции, исторически относимое, как показано выше, к действиям, «противным добрым нравам», принципиально не может признаваться отвечающим стандарту поведения, основанному на идее уважения интересов участников гражданских правоотношений. Недобросовестный характер антиконкурентного действия является его имманентным признаком. В этом легко убедиться также и в сравнении с критериями, предложенными Пленумом Верховного Суда РФ в указанном выше постановлении. Весьма затруднительно, например, признать ожидаемыми действия органа государственной власти, заключающего от имени публично-правового образования антиконкурентную сделку. Сложно также говорить о надлежащем учёте интересов участников гражданского оборота, до которых, например, не доведена исчерпывающая информация о предмете торгов по продаже публичного имущества (результатом чего явилось сокращение круга лиц, участвующих в таких торгах) и т.д.

Таким образом, осуществление гражданских прав в целях ограничения конкуренции ipso facto опровергает презумпцию добросовестности правообладателя. При доказанности совершения подобного рода действий, дополнительное обоснование недобросовестности правообладателя не требуется.

Среди форм злоупотребления правом п. 1 ст. 10 ГК в настоящее время особо выделяет совершение действий в обход закона с противоправной целью. Столь лаконичная формулировка делает необходимым более развёрнутый анализ существенных признаков данного правонарушения.

Запрет действий в обход закона, являющийся сравнительно новым положением ГК, имеет вместе с тем многовековую историю. «Поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл»[64], говорит Павел (D. 1.3.29). Более обстоятельно на этот счёт высказался Ульпиан в следующем фрагменте: «Обход же закона (fraus legi) бывает тогда, когда закон хотя и не желает, чтобы что-либо было совершено, однако не запрещает совершенно этого и это совершается; и как отличается сказанное от задуманного, так различается обход закона с тем, что совершено против закона»[65] (D. 1.3.30).

Запрет обхода закона был известен и отечественному правопорядку, но имел отношение лишь к правовому регулированию недействительности сделок (ст. 30 ГК РСФСР 1922 г.). В советской науке гражданского права рассмотрение проблематики обходных сделок тесно связано с поиском критериев их разграничения с притворными сделками, а также сделками, совершёнными с целями, противными закону[66].

При анализе данной категории как правило исходят из наличия известной цели, осуществление которой входит в намерения законодателя[67]. Для реализации такой цели законом устанавливается определённый набор правил поведения. В оптимальном случае их соблюдение приведёт к достижению преследуемой законодателем цели (а также к исключению законной возможности достичь противоположного ей результата). Однако, в ряде ситуаций законодателю не удаётся сформулировать свои требования столь удачно, чтобы совершенно устранить те средства, с помощью которых можно было бы, не нарушив закон, достичь целей, не соответствующих намерению законодателя. Воспользоваться такими средствами, преследуя противоправную цель, - значит злоупотребить правом, совершив действие в обход закона.

Могут ли в такой форме быть совершены антиконкурентные действия? На этот вопрос следует дать положительный ответ. Как было указано выше, законодательство в ряде случаев предписывает осуществлять гражданские права определёнными способами, например, посредством использования конкурентных способов заключения договоров в отношении публичного имущества (см., например, п. 1 ст. 18 Федерального закона от 21.12.2001 № 178-ФЗ «О приватизации государственного и муниципального имущества»[68], ч. 5 ст. 39.6 Земельного кодекса РФ[69], ст. 17.1 ЗоЗК и др.).

При установлении правил об обязательности торгов законодатель исходит из целей создания равных для всех возможностей конкурировать за приобретение государственного и муниципального имущества, обеспечения единых условий хозяйствования, а также целесообразности заключения договора с лицом, предлагающим наивысшую цену или лучшие условия договора. Вместе с тем, судебной практикой выявлен целый ряд случаев обхода данных требований закона при отчуждении или передаче публичного имущества во владение и пользование юридических или физических лиц.

Так, например, известны ситуации, когда публичный собственник, используя положения подп. 9 п. 2 ст. 3 Закона о приватизации и имея цель обойти требования законодательства о приватизации о проведении конкурентных проце-

дур, передавал имущество в хозяйственное ведение унитарного предприятия, которое в свою очередь учреждало общество с ограниченной ответственностью. Параллельно собственник согласовывал передачу того же имущества в качестве вклада в уставный капитал создаваемого общества. На основе оценки сроков, последовательности и целей совершения данных действий, последние могут быть признаны обходом требований антимонопольного и приватизационного законо- дательства[70].

Другая группа рассматриваемых случаев возможна при заключении договоров о передаче публичного имущества во временное владение и пользование. Например, государственное имущество передано в аренду частному лицу до введения в действие правил ст. 17.1 ЗоЗК об обязательном проведении торгов при заключении такого рода договоров, однако срок договора истёк уже после вступления в силу таких правил. В связи с этим сложилась практика, когда стороны, ссылаясь на положения ст. 621 ГК, заключали дополнительные соглашения о продлении договоров аренды на новый срок без проведения торгов. На недопустимость интерпретации ст. 621 ГК как создающей возможность обхода ст. 17.1 ЗоЗК в своё время обратил внимание Президиум ВАС РФ, указав, что «иное выводило бы определенный круг хозяйствующих субъектов из сферы действия антимонопольного законодательства, создавая неравные условия хозяйствования, что не отвечало бы целям Закона о защите конкуренции»[71].

Обходные сделки во многом сходны с притворными сделками. И те, и другие по внешним признакам не противоречат закону. Однако воля лиц, совершающих притворную сделку, на самом деле направлена на другую, прикрываемую сделку (которая может быть правомерна или незаконна). Напротив, стороны обходной сделки желают совершения именно той сделки, в отношении которой они изъявили свою волю, никакая иная сделка ими не скрывается. На этом основано и различие целей этих сделок: в одном случае прикрывается желаемая сделка, в другом - маскируется неправомерная цель.

Разграничение сделок, совершённых в обход закона и притворных сделок, таким образом, следует проводить по двум основным признакам: (а) по соответствию воли и волеизъявления сторон, и (б) по различию целей совершения данных сделок.

Приведём следующий пример. В ряде случаев, закон предусматривает различные исключения из общего правила о необходимости проведения торгов при заключении договоров о передаче государственного и муниципального имущества во временное владение и (или) пользование (см., например, п. 2 ст. 39.6 ЗК, п. 1 ст. 17.1 ЗоЗК). При этом суды нередко констатируют факты обхода процедуры аукциона, когда, например, при заключении договора аренды стороны изначально согласовывают цель использования земельного участка, которая не требует проведения торгов, однако в процессе исполнения договора вносят в него изменения в части целевого использования земельного участка (которое потребовало бы проведение торгов при первоначальном заключении договора)[72]. В данном случае воля сторон не соответствовала их волеизъявлению, поскольку в действительности была направлена к предоставлению земельных участков в целях, требовавших проведения аукциона. Назначение заключённого договора состояло в том, чтобы прикрыть договор аренды на иных условиях. Поэтому, на наш взгляд, правильной в таких случаях является позиция тех судов, которые квалифицируют заключение договора без проведения торгов в качестве притворной сделки[73].

Резюмируя изложенное по вопросу о соотношении между использованием гражданского права в целях ограничения конкуренции и злоупотреблением гражданским правом, мы можем сделать следующие выводы:

Комплексный характер антимонопольного законодательства приводит к выводу о межотраслевом значении запретов действий, имеющих негативные последствия для конкуренции. В гражданском праве соответствующие правила образуют одну из границ осуществления субъективных гражданских прав. Не всякое использование гражданских прав, имеющее цель ограничения конкуренции, есть в то же время злоупотребление правом.

Использование гражданских прав в целях ограничения конкуренции, отвечающее признакам злоупотребления правом, следует отличать от иных антиконкурентных действий, в частности совершаемых: в рамках дозволенных законом форм антиконкурентного поведения; при реализации публичных полномочий; при совершении фактических действий; при совершении правонарушений; при нарушении иных пределов осуществления гражданских прав.

Действия, направленные на ограничение конкуренции при использовании гражданского права могут сочетаться с иной неправомерной целью.

Совершение сделки, направленной на ограничение конкуренции, должно быть признано недобросовестным поведением.

Сделки в обход требований закона о проведении конкурентных процедур при отчуждении или передаче во временное владение и (или) пользование государственного и муниципального имущества следует отличать от притворных сделок по критериям соответствия воли и волеизъявления сторон, а также целей совершения данных действий.

[1] См.: Федеральный закон от 30.12.2012 № 302-ФЗ «О внесении изменений в главы 1, 2, 3 и 4 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» // СЗ РФ. 2012. № 53 (ч. 1). Ст.

7627.

[2] Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. М., 2001. С. 46-49.

[3] Агарков М.М. Проблема злоупотребления правом в советском гражданском праве. С. 166, 169 ; Белов В.А. Гражданское право. Т. II. С. 540 ; Планиоль М. Указ. соч. С. 295.

[4] АгарковМ.М. Указ. соч. С. 170.

[5] Покровский И.А. Указ. соч. С. 119 - 120.

[6] Грибанов В.П. Указ. соч. С. 63.

канд. юрид. наук. СПб., 2010. С. 5-6 ; Яценко Т.С. Шикана как правовая категория в гражданском праве : дис. ... канд. юрид. наук. Ростов-н/Д, 2001. С. 5.

[8] СП СССР. 1990. № 24. Ст. 114.

[9] Ведомости СНД и ВС РСФСР. 1990. № 30. Ст. 416.

[10] Ведомости СНД и ВС РСФСР. 1990. № 30. Ст. 418.

[11] Ведомости СНД и ВС СССР. 1991. № 26. Ст. 733.

[12] Ведомости СНД и ВС РСФСР. 1991. № 16. Ст. 499. (Далее - Закон о конкуренции на товарных рынках).

[13] В литературе предложено различать понятия «законодательство о защите конкуренции», «антимонопольное», «конкурентное законодательство» и соответствующие им разновидности норм. Данное различие иногда понимают в том смысле, что конкурентное законодательство (в широком смысле) охватывает в том числе Закон о естественных монополиях, законодательство о рекламе и др., а антимонопольное - только законы о защите конкуренции. При этом выделяется также понятие «антимонопольных норм», к которым не относятся, например, нормы о недобросовестной конкуренции (См.: Конкурентное право Российской Федерации / под ред. Н.И. Клейн, Н.Е. Фонаревой. М., 1999. С. 10). А.Н. Варламовой разделение проводится иначе: в противоположность стимулирующим мерам конкурентного законодательства, антимонопольными называются только ограничительные меры, препятствующие «разрушению» конкуренции (Варламова А.Н. Правовое развитие обеспечения конкуренции. М., 2010. С. 68 и др.). Несколько невыдержанный характер данной терминологии, применяемой одновременно и к актам законодательства, и к нормам права, позволяет в дальнейшем употреблять данные категории в качестве синонимов.

[14] СЗ РФ. 1999. № 26. Ст. 3174.

[15] Последний по времени подобный закон, ставший по счёту четвёртым «антимонопольным пакетом», - Федеральный закон от 05.10.2015 № 275-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон «О защите конкуренции» и отдельные законодательные акты Российской Федерации» // СЗ РФ. 2015. № 41 (ч. I). Ст. 5629.

[16] О специфике природы антимонопольного законодательства, см.: Рыженков А. О соотношении гражданского и антимонопольного законодательства в России // Конкуренция и право. 2015. № 4. С. 27 - 31.

[17] См.: п. 14 Информационного письма Президиума ВАС РФ от 30.03.1998 № 32 «Обзор практики разрешения споров, связанных с применением антимонопольного законодательства» // Вестник ВАС. 1998. № 5. Мнение о комплексном характере данной отрасли законодательства нашло широкую поддержку в научной литературе, см.: Конкурентное право России / под ред. И.Ю. Артемьева [и др.]. С. 63. Конкурентное право Российской Федерации / Под ред. Н.И. Клейн, Н.Е. Фонаревой. С. 9-10. Комментарий к Федеральному закону «О защите конкуренции» (постатейный) / А.М. Баринов, О.А. Городов, Д.А. Жмулина и др.; под ред. В.Ф. Попондо- пуло, Д.А. Петрова. М.: Норма, Инфра-М, 2013 // КонсультантПлюс.

[18] Подробнее см.: Борзило Е.Ю. Антимонопольные риски предпринимательской деятельности: научно-практическое руководство. М. : Статут, 2014. С. 30-32.

[19] Варламова А.Н. Конкурентное право России. М. : ИКД «Зерцало-М», 2009. С. 77.

[20] Паращук С.А. Конкурентное право (правовое регулирование конкуренции и монополии). М. : Городец-издат, 2002. С. 85 ; Писенко К.А., Цинделиани И.А., Бадмаев Б.Г. Правовое регулирование конкуренции и монополии в Российской Федерации / под ред. С.В. Запольского. М. : РАП ; Статут, 2011. С. 16. (Автор лекции - Писенко К.А.)

[21] Борзило Е.Ю. Указ. соч. С. 22.

[22] Баринов Н.А., Иншакова А.О., Козлова М.Ю. Конкурентное законодательство в прогнозируемой динамике развития. М. : Юрлитинформ, 2013. С. 28. (Автор параграфа - М.Ю. Козлова).

[23] Нерсесянц В.С. Право - математика свободы. Опыт прошлого и перспективы. М. : Юристь, 1996. С. 12.

[24] Постановление Пленума ВАС РФ от 30.06.2008 № 30 «О некоторых вопросах, возникающих в связи с применением арбитражными судами антимонопольного законодательства» // Вестник ВАС. 2008. № 8.

[25] Абрамова Е.Н., Аверченко Н.Н., Байгушева Ю.В. [и др.] Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть первая: учеб.-практич. комментарий / под ред. А.П. Сергеева. М. : Проспект, 2010 г. // ЭПС «Гарант». (Автор комментария - А.П. Сергеев) ; Избрехт П.А. Злоупотребление гражданскими правами в сфере предпринимательской деятельности: дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2005. С. 122; Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации (части первой) / Под ред. О.Н. Садикова. М., 2004 // СПС Консультант- Плюс. (Автор комментария - Н.И. Клейн) ; Поротикова О.А. Проблема злоупотребления субъективным гражданским правом : дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2002. С. 149 ; Яценко Т.С. Указ. соч. С. 141 и сл.

[26] См.: ВолковА.В. Указ. соч. С. 378.

[27] См.: Садиков О.Н. Злоупотребление правом в Гражданском кодексе России // Хозяйство и право. 2002. С. 42 - 43.

[28] См.: Радченко С.Д. Злоупотребление правом в гражданском праве России : дис. ... канд. юрид. наук. М., 2007. С. 95 - 98.

[29] См.: ЕмельяновВ.И. Указ. соч. С. 124.

[30] Российское гражданское право. В 2 т. Т. I. / отв. ред. Е.А. Суханов. М. : Статут, 2011. С. 406. (Автор главы - В.С. Ем).

[31] Садиков О.Н. Указ. соч. С. 47.

[32] Поротикова О.А. Указ. соч. С. 149.

[33] Паращук С.А. Указ. соч. С. 157, 188-189.

[34] Баринов Н.А., Иншакова А.О., Козлова М.Ю. Указ. соч. С. 103 - 109. (Автор параграфа - М.Ю.

Козлова).

[35] Борзило Е.Ю. Указ. соч. С. 197-198.

[36] Согласно ч. 1 ст. 10 ЗоЗК, запрещаются также действия субъекта, занимающего доминирующее положение, ущемляющие интересы других лиц других лиц (хозяйствующих субъектов) в сфере предпринимательской деятельности либо неопределенного круга потребителей. Вопрос о необходимости сохранения данного квалифицирующего признака и его связь с ограничением конкуренции является одной из обсуждаемых проблем конкурентного законодательства. Подробнее, см.: Конкурентное право России / отв. ред. И.Ю. Артемьев [и др.]. С. 175-176. (Автор главы - Е.Ю. Борзило).

[37] RothbardM.N. Power and Market. Government and the Economy. 4th ed. Auburn, Alabama : Ludwig von Mises Institute, 2006 P. 71.

[38] По справедливой оценке Е.Ю. Борзило, использование многих категорий антимонопольного законодательства требует «экономического анализа, которому свойственна многовариантность решений и факторов, оказывающих на них влияние» (См. Борзило Е.Ю. Антимонопольные ограничения предпринимательской деятельности хозяйствующих субъектов : дис. ... докт. юрид. наук. М., 2016. С. 10).

[39] Грибанов В.П. Указ. соч. С. 63.

[40] Поротикова О.А. Указ. соч. С. 153.

[41] Среди исследований такого рода могут быть названы работы И.Е. Кабановой. См.: Кабанова И.Е. Нарушения антимонопольного законодательства со стороны органов публичной власти // Конкурентное право. 2013. № 4. С. 9 - 13 ; Она же. Некоторые аспекты реализации принципа добросовестности и недопустимости злоупотребления правом в правоотношениях с участием органов публичной власти и их должностных лиц // Гражданское право. 2014. № 5. С. 23 - 26.

[42] Гражданское право. В 2 т. Т. 1 / под ред. С.А. Степанова. С. 267.

[43] Постановление ФАС ДВО от 20.05.2013 № Ф03-829/2013 по делу № А59-2031/2012.

[44] Вавилин Е.В. Указ. соч. С. 81 - 82.

[45] См., например: постановление АС СКО от 17.12.2015 № Ф08-9256/2015 по делу № А20- 490/2015.

[46] См., например: постановление АС ЦО от 25.12.2015 № Ф10-4413/2015 по делу № А54- 788/2015.

[47] См., например: определение ВС РФ от 10.04.2015 № 309-ЭС14-8781 по делу № А76- 6636/2013.

[48] См., например: постановление ФАС ПО от 02.07.2014 по делу № А12-28046/2012.

[49]Яценко Т.М. Указ. соч. С. 86 - 89, 141 - 148.

[50] Муромцев С.А. Гражданское право Древнего Рима. М. : Типография А.И. Мамонтова и Ко, 1883. C. 511.

[51] Гражданское уложение Германии. М., 2008. С. 102, 121, 323 ; Общее гражданское уложение Австрийской Республики. М., 2013. C. 209 ; Schweizerisches Zivilgesetzbuch vom 10. Dezember 1907 (Stand am 1. Januar 2016) // Der Bundesrat. Das Portal der Schweizer Regierung. URL: https://www.admin.ch/opc/de/classified-compilation/19070042/index.html#a2 ; Regio Decreto 16 marzo 1942, n. 262. Approvazione del testo del Codice civile URL: http://www.nor- mattiva.it/atto/caricaDettaglioAtto?atto.dataPubblicazioneGazzetta=1942-04-04&atto. codiceReda- zionale=042U0262&current Page=1.

[52] См., например: Рыженков А.Я. Основные начала (принципы) российского гражданского законодательства и смежных отраслей права. М. : Юрлитинформ, 2015. С. 108 - 116.

[53] Обзор точек зрения приводится по: Новицкий И.Б. Принцип доброй совести в проекте обязательственного права // Вестник гражданского права. 2006. № 1. С. 127-130.

[54] Там же. С. 132.

[55] Петражицкий Л.И. Bona fides в гражданском праве. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права. СПб. : Типография М.М. Стасюлевича, 1897. С. 121-132 ; Гражданское право. В 2 т. Т. I / под ред. Е.А. Суханова. С. 400402 (Автор главы - В.С. Ем); В.А. Белов. Гражданское право. Т. II. С. 535 - 536.

[56] Агарков М.М. Проблема злоупотребления правом в советском гражданском праве. С. 173 ; Новицкий И.Б. Указ. соч. С. 165-170.

[57] См.: Городов О.А. Недобросовестная конкуренция: теория и правоприменительная практика. М. : Статут, 2008. С. 17-19.

[58] См.: п. 1 постановления Пленума ВС РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» // БВС РФ. 2015. № 8.

[59] Цицерон. Об обязанностях // О старости. О дружбе. Об обязанностях / отв. ред. С.Л. Утченко. М. : Наука, 1974. С. 139.

[60] Модельные правила европейского частного права. С. 107.

[61] Там же. С. 213.

[62] Principles, Definitions and Model Rules of European Private Law. Draft Common Frame of Reference (DCFR). Full Edition. Prepared by the Study Group on a European Civil Code and the Research Group on EC Private Law (Acquis Group) / Ed. by Christian von Bar and Eric Clive. Vol. I - VI. Munich, 2009. P. 136.

[63] Ibid. P. 705.

[64] Дигесты Юстиниана. В 8 т. Т. I. / отв. ред. Л.Л. Кафанов. М. : Статут, 2008. C. 113.

[65] Там же.

[66] См.: Рабинович Н.В. Недействительность сделок и её последствия. Л. : Изд-во ЛГУ, 1960. С. 22-25 ; Иоффе О.С. Советское гражданское право // Избранные труды. Т. II. СПб. : Изд-во «Юридический центр Пресс», 2004. С. 305-306 ; Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность // Избранные труды по гражданскому праву. Т. I. М. : Статут, 2006. С. 275-277.

[67] Суворов Е.Д. Проблемы правовой квалификации сделок и иных действий, совершенных в обход закона : дис ... канд. юрид. наук. М., 2009. С. 8.

[68] СЗ РФ. 2002. № 4. Ст. 251. (Далее - Закон о приватизации).

[69] СЗ РФ. 2001. № 44. Ст. 4147. (Далее - ЗК).

[70] См.: постановление АС ПО от 28.10.2015 № Ф06-2096/2015 по делу № А55-379/2015 ; постановление АС ВСО от 28.07.2015 № Ф02-3314/2015 по делу № А69-3034/2014 ; постановление ФАС ПО от 04.07.2014 по делу № А55-19679/2013 ; постановление ФАС ВСО от 21.11.2013 по делу № А69-206/2013 ; постановление Девятого ААС от 04.06.2012 № 09АП-12765/2012 по делу № А40-7573/12-2-37. Аналогичная ситуация может иметь место при внесении имущества в уставный капитал хозяйственного общества с последующей реализацией конкретному лицу, см.: постановление АС ПО от 11.09.2015 по делу № А65-26819/2013.

[71] См.: постановление Президиума ВАС РФ от 28.12.2010 № 9143/10 по делу № А53-15386/2009 ; постановление ФАС ВСО от 13.12.2011 по делу № А78-4760/2010 ; постановление ФАС УО от 05.05.2012 № Ф09-2566/12 по делу № А60-29422/2011.

[72] См.: постановление АС ЦО от 19.05.2015 № Ф10-1351/2015 по делу № А09-5429/2014 ; постановление АС УО от 18.11.2015 № Ф09-8313/15 по делу № А07-2893/2015 ; постановление АС ЦО от 24.11.2014 № Ф10-3801/2014 по делу № А35-10876/2013 ; постановление ФАС ВВО от 03.02.2014 № Ф01-1158/2014 по делу № А79-6169/2012 ; постановление ФАС ВВО от 26.12.2013 по делу № А28-6556/2012.

[73] См.: Постановление АС ПО от 29.08.2014 по делу № А65-24538/2013.