В рамках историко-правового анализа возникновения и развития смешанных правовых систем важное значение имеет определение культурноправовых основ их формирования.

Отдельного рассмотрения заслуживают подходы, устоявшиеся в смешанных правовых системах по вопросам определения культурно-правовых ценностей в данных правовых системах, а также путей их дальнейшего развития в рамках соответствующих правовых традиций. Так, в юридическом сообществе сформировались три правовых лагеря по вопросам культурного воззрения на развитие правовых систем - пуристы, поллютанты (поллюционисты), прагматики.

К пуристам по большей части относятся сторонники сохранения баланса континентального права, которые защищают его от внешнего влияния и принимают меры по сохранению оригинальных источников. Благодаря юридическим тренингам они придерживаются родного языка или семейного происхождения, тяготеют к континентальной культуре и континентальным ценностям[1]. Для пуристов все примеры смешения общего права являются знаком деградации и разложения, потери культурных связей. «Ренессанс» континентального права, произошедший в Пуэрто-Рико, ЮАР и Луизиане во второй половине ХХ в., был целиком проведен судьями-пуристами, которые старались изменить положение, сложившееся за десятилетия процесса смешения, на прямо противоположное. Однако рассмотрение правовой системы сквозь эту призму может также привести пуристов к отрицанию очевидного доказательства влияния общего права и к преувеличению относительной чистоты континентальной сферы.

К поллютантам обычно относят англо-американцев (или англоговорящие народы), которые, по крайне мере в особых случаях, могут общаться только на английском языке и иметь юридическую подготовку в сфере общего права[2].

Как правило, под естественным воздействием своей правовой культуры они выступают за восприятие норм общего права или даже «свержение» континентального права. Для достижения поставленных целей они могут использовать такие доводы, как эффективность, модернизация или достоинство унифицированных законов. В их кругу принято считать пуристов непрактичными романтиками, которые живут прошлым. Кроме того, описывая характер правовой
системы, они могут преувеличивать, утверждая, что система либо относилась, либо уже относится к семье общего права.

Прагматики, на наш взгляд, имеют более широкие кросс-культурные пристрастия и, возможно, более глубокие правовые знания, которые позволяют более объективно исследовать правовую систему. Они могут рассматривать взаимодействие двух правопорядков и их институтов как неизбежный процесс, который позволяет судье или законодателю смешать наилучшие черты обоих миров и создать нормы лучшие, чем любая система может предложить самостоятельно. Прагматики охотно принимают термин «смешанная правовая система» как удачное описание системы и часто подчеркивают, что к смешанным правовым системам необходимо относиться как к лаборатории сравнительного правоведения. Для них правовое развитие должно происходить не только с точки зрения соответствия источников, но и с точки зрения реальных и конструктивных результатов.

Из приведенного описания ясно, что эти группы не являются представителями традиционных школ правовой мысли, такими как прокулианцы и сабинианцы, юснатуралисты или юспозитивисты. Скорее всего они участвуют в очном споре без широкой критики о праве или правовых явлениях.

Сохранение культурного наследия и передача его следующим поколениям - важнейшая функция языка. В соответствии с современными лингвистическими теориями, именно язык делает возможной «контрастивную самоидентификацию группы» (contrastive identity). По словам британского лингвиста Д. Таннена, именно общность языка, общие стратегии речевого поведения «создают ощущение удовлетворения: возникает чувство, что собеседники принадлежат к одному кругу»1. Можно согласиться и с утверждением, что решение вопроса о соотношении права и языка необходимо для формирования представления о сущности права, процессах его создания и применения, и в конечном итоге для
разработки адекватных правил правотворческой и правоприменительной деятельности[3].

Смешанная правовая система фактически может выступать в качестве синонима межэтнического общества, функционирующего в мультилингвистической среде. Как верно отмечают исследователи, культурноправовой целью смешанной правовой системы является сохранение ее собственного языка, религии, исторического опыта и не в последнюю очередь исконного права и обычаев[4] [5]. В Государстве Израиль из-за «возвращения изгнанников» носители языка со всего мира обрели единство и идентичность в иврите. В постапартеидной Южно-Африканской Республике конституционно признаны 11 официальных языков, такая же лингвистически сложная ситуация в

-5

Евросоюзе . Стоит отметить, что в зависимости от функциональных характеристик для конкретного общества языки делятся на: 1) официальные, т.е. признанные и закрепленные государством de jure; 2) широко распространенные и служащие в качестве lingua franca; 3) языки, которые имеют небольшую социально-правовую значимость или носят исключительно исторический характер.

Право и язык связаны онтологически. Правовая действительность имеет словесно-семиотическую природу, поскольку норма права - мыслительный конструкт, не имеющий объективного существования вне знакового выражения. Язык выступает той знаковой системой, которая опосредует содержание воли правотворческого органа, является единственно возможным способом объективного существования права. Язык выступает средством законодательной деятельности, средством и (или) объектом правоприменительной деятельности, средством юридической науки и выполняет по отношению к праву важнейшие функции выражения и коммуникации[6] [7] [8].

Из взаимосвязи права и языка вытекает, что законы языка как знаковой системы неотвратимо воздействуют на сущность и понимание права и должны учитываться и изучаться правоведами.

Большую значимость вопроса взаимосвязи и взаимодействия права и языка отмечает американский ученый Кристофер Блэйксли, считающий, что хотя право и шире, чем язык, однако у них есть ряд общих черт, в том числе культурный отпечаток . Автор подчеркивает значимость права и языка в смешанных правовых системах, в частности, оба данных социокультурных феномена обладают «метафизическими» или «духовными» свойствами, которые способны обогатить ум и человеческий дух в целом, особенно посредством воздействия на смешанную юрисдикцию, где «процветает» билингвизм. Исходя из этого, К. Блэйксли делает умозаключение, что язык необходимо понимать не только в устоявшемся значении (т.е. как знаковую систему), но и как образное явление

3

права.

Для постижения смешанных юрисдикций как онтологически, так и аксиологически следует взглянуть на проблемы философского, равно как и метафизического характера с иного ракурса. Таким образом, заключает автор, элемент духовности присутствует как в праве, так и в языке и играет весьма важную роль. По мнению ученого, наиболее отчетливо элемент духовности проявляется в смешанной правовой системе. В доказательство своих утверждений К. Блэйксли приводит тот факт, что «лингвистическое варьирование» позволило ему углубить свои знания о сущности права, его предмете и задачах. Кроме того, «идеи и опыт, полученный от иностранного языка, от иностранной или смешанной правовой системы, дают глубокое понимание того, как обращаться с правом, законом, юриспруденцией, доктриной, философией и жизнью»[9] [10].

Детальное исследование основных направлений воздействия языка в смешанных правовых системах было приведено в работе В. Палмера «Mixed Jurisdiction Worldwide: The Third Legal Family»:

при формировании смешанных правовых систем языковой фактор играет ключевую роль для сохранения континентального права;

родной язык отдельных юристов является основополагающим фактором, влияющим на их базовые установки и перспективы относительно двух правовых традиций;

наличие многоязычной среды усложняет процесс опубликования законов и функционирования государственных органов, судов и учебных заведений, в этой связи должны быть приняты меры, гарантирующие гражданам возможность ознакомиться с законами на родном языке;

юристы в смешанных правовых системах в большей части не способны взаимодействовать друг с другом и окружающим миром без использования английского языка, который служит международным языком общения;

снижается уровень знания базовых языков континентального права (распространенное явление в Луизиане и Филиппинах), что препятствует его восприятию и вызывает сомнения в достаточности «языковой инфраструктуры» в таких правовых системах для поддержания смешанного характера их права2.

В результате языкового воздействия в смешанных правовых системах может произойти: 1) формирование нового правового языка с сохранением в процессе перевода некоторых исходных слов по причине их безэквивалентности; 2) индивидуализация местного правового языка, наполненного множеством иностранных слов и выражений; 3) разработка новых слов и понятий, которые смогут выразить смысл иностранных понятий.

Известный исследователь противоречий современной глобализации А. Аппадурай характеризует язык как главный, ключевой носитель «культурной идентичности». В культурной глобализации Аппадурай выделяет два уровня:

мягкие культурные формы, такие как одежда, еда, т.е. формы, которые не имеют исторически длительных и сложившихся на уровне ментальности и повседневных социальных отношений связей с культурными ценностями;

жесткие культурные формы, к которым относятся политические, правовые и тем более философские и религиозные системы[11].

При этом отмечается, что язык выполняет фундаментальную задачу при организации форм второго уровня, так как именно в процессе обучения языку, родному или иностранному, усваивается опыт реальной социальной практики[12] [13].

Как заметил В. Палмер, у языка есть конкретная цель, которая заключается в определении культурных групп в смешанной или плюралистической правовой системе: «...за некоторым исключением, язык служил в качестве отличного

-5

индикатора как правовых, так и культурных особенностей» .

Профессор Е. Орюджю пишет, что расовый и культурный дуализм ведет к правовому дуализму, который принимает парадигму смешанной правовой системы или правового плюрализма. Сохранность правовой традиции отражается через рост уровня национального и культурного сознания, ощущения своей «самобытности» и «важности»[14]. При этом автор отмечает, что в процессе сосуществования нескольких систем более сильная может потеснить или развалить другую. Исходя из этого Е. Орюджю приходит к выводу, что для сохранения правовой культуры и наследия необходимо «беречь одно [право] от удушения другого права, в большей степени от процессуальной методологии общего права». Инструментами, способствующими сохранению правовой традиции, служат общий язык и терминология, юридическое образование и правовая литература[15].

Следует подчеркнуть что в контексте смешанных правовых систем язык выступает в качестве важного элемента более широкого явления, получившего распространение в 1970-х гг. Речь идет о мультикультурализме, который в политическом и научном контекстах используется в нескольких смыслах: в демографически-дескриптивном толковании он означает культурное и этническое многообразие; в идеолого-нормативном прочтении он относится к философским аргументам, подчеркивающим легитимность притязаний на признание идентичности тех или иных этнических групп; наконец, в своей политической интерпретации он определяет любые политические средства, направленные на решение проблем, связанных с разнообразием, путем активного продвижения официально признаваемого участия этнических, языковых и религиозных меньшинств в публичной сфере. Можно также говорить, по крайней мере, о двух формах мультикультурализма: региональной и социокультурной. Региональный вариант мультикультурализма, строящийся главным образом на понятии так называемой консоциентальной демократии, своей задачей ставит достижение недискриминации, гарантированное равенство в обращении и продвижении лингвистических меньшинств на основе территориального деления, федерализма и многоуровневой системы политической репрезентации. Социокультурный вариант мультикультурализма стремится укрепить и развить идентичность лингвистических меньшинств путем создания параллельных социальных институтов (гражданских ассоциаций, школ, медиа), которые имели бы равный статус в публичной сфере относительно прочих подобных институтов. Билингвизм, или мультилингвизм, при этом рассматриваются в качестве механизмов, обеспечивающих коммуникацию в публичной сфере[16].

В Канаде из 30-миллионного населения насчитывается почти 1 миллион коренных жителей. Их культура, официальные языки, а также законы стали общепризнанными, так как более адаптированы к персональным, семейным и племенным особенностям различных коренных этносов. Коренное население является стремительно растущей частью общего населения. Аборигены в основном живут в трех регионах Канады - в Юконе, на Северо-Западных территориях и в Нунавуте.

Права коренных жителей, их языки и культура с 17 апреля 1982 г. защищаются Конституционным актом[17] [18], который закрепил права аборигенов, в том числе договорные, защитил их от других положений Канадской хартии прав и

Л

свобод человека (sect. 25) , а также поправкой к Конституции 1984 г., предусматривающей дополнительные гарантии. Акт об официальных языках Северо-Западных территорий вступил в полную силу 31 декабря 1993 г. На Северо-Западных территориях существует 8 официальных языков: чайпвейн, кри, догриб, английский, французский, гвичьин, инуит и слейви.

Перепись 2001 г. показала, что тремя распространенными языками аборигенов, представленными в качестве их родных языков, являются язык кри (80 тыс. жителей), язык инуитов (29 700 чел.) и язык оджибве (23 500 чел.). Возможности вести беседу на коренном языке достаточно разнообразны. Знание коренного языка было в наибольшей степени распространено среди инуитов (эскимосов) на Канадском Арктическом архипелаге (90 %), менее

распространённым среди североамериканских индейцев (32 %) и метисов (16 %). Коренные жители говорят на 50 языках, которые были подразделены на 12 групп. Половина из них используется в нынешней британской Колумбии. Наибольшее распространение получили язык кри и язык инуит.

В 1993 г. Канадский акт Нунавута постановил, что начиная с 1999 г. территории, занимающие 1/5 Канады, находятся под самоуправлением инуитов. В апреле 1999 г. Нунавут, обозначающий «Наши Земли» и являющийся исконным домом для инуитов центральной и восточной Арктики, получил свой официальный статус. Икалет стал столицей франкоязычного общества. Нунавут - результат удовлетворения крупной претензии на землю, когда-либо существовавшей в Канаде. Население - около 27 тыс. чел.

Нунавутский Акт предусматривает, что порядок существования и функционирования языка, закрепленный Актом Северо-Западных территорий об официальных языках, продолжит применяться (как и в случае со всеми остальными законами этой территории) до тех пор, пока законодательный орган Нунавута не заменит его собственным законом и пока не будет одобрен федеральным парламентом в случае, если обеспеченные права подвергнутся изменению[19] [20].

Нунавутский Акт предусматривает, что английский и французский языки являются официальными языками парламента, правительства Нунавута и их институтов и судов2. Таким образом, право прохождения государственной службы на языке кри, языке инуитов (эскимосов), английского и французского (официальные языки в Нунавуте) гарантированы[21], точно так же и в судах[22]. Кроме того, гарантировано право принимать официальные документы, выпущенные Правительством Нунавута и его комитетами и агентствами на этих 4 официальных языках[23]. Также учтены и закреплены права франкоговорящих родителей: они могут дать образование своим детям на французском[24] [25].

Специальное положение, касающееся коренных жителей, включил в

п

Хартию французского языка и Квебек . Сегодня коренные жители управляют более чем 80 % государственного бюджета в рамках своей программы по содействию индейскому и инуитскому народам. Тем не менее коренным жителям приходится получать одобрение федерального правительства для реализации своих финансовых инициатив. До сих пор коренные жители не могут оставить в качестве залога свои свободные земли с целью получения капитала для реализации экономических проектов.

Несмотря на канадский федерализм, коренные жители вынуждены были отвоевывать право устанавливать свои местные законы, обычаи и традиции, создав тем самым смешанную правовую систему. Пока рано судить, к чему все это приведет, но уже можно заявить, что язык является одним из самых сильных защитных инструментов закона каждой коренной группы и коренных жителей в целом, а также их юрисдикций.

В кросс-культурном аспекте ученые рассматривают и опыт влияния билингвизма на формирование правовой системы ЮАР. Так, М. Лубзер отмечает, что голландский и производный от него язык африкаанс были основными языками правительства и права с 1652 г. до конца начального периода голландской оккупации в 1795 г., когда руководство мыса Доброй Надежды оказалось под влиянием Британии на протяжении восьми лет. Британия осуществляла свое управление по просьбе Нидерландов до 1803 г., во времена наполеоновских завоеваний. Еще один период властвования нидерландцев закончился, когда они примкнули к французам во вновь разгоревшейся англофранцузской войне. В январе 1806 г. британский военно-морской флот взял мыс Доброй Надежды[26] [27], который оставался британской колонией до тех пор, пока четыре британские колонии в ЮАР не объединились в независимый Союз ЮжноАфриканских Республик в 1910 г. Почти на протяжении полутора столетий после правления голландцев, английский язык оставался языком колониальных сил и руководящей политической группы в ЮАР .

Принятая в 1909 г. Конституция Союза Южно-Африканских Республик закрепила английский и голландский языки в качестве государственных, а Акт о государственных языках Союза установил, что в состав голландского языка входит язык африкаанс[28] [29] [30]. Согласно Конституции ЮАР 1961 г. язык африкаанс включает в себя голландский язык, в то время как в 1983 г. Конституция ссылалась лишь на английский язык и язык африкаанс. По словам профессора Лубзера, «статьи конституции, предусматривающие равные права и статус английского языка и голландского/языка африкаанс, оказались под защитой конституций 1909, 1961 и 1983 гг., то есть в статьи конституции не могут быть внесены поправки без инициирования специальной парламентской процедуры»2.

В ЮАР государственное двуязычие (английский и нидерландский/язык

-5

африкаанс) было закреплено в Конституции 1909 г. , Акте об официальных языках 1925 г.[31], в Конституции Южной Африки 1961 г. и в Конституции 1983 г., где были закреплены права на язык (т.е. статьи конституций касательно языка не могут быть изменены без соответствующей парламентской процедуры). Конституция ЮАР 1996 г. закрепила 11 официальных языков, т.е. язык африкаанс, английский, ндебелийский, сисутский, лебоский диалект сисутского, сисватийский, хитсонгский, ситсванский, тшивендский, язык народа коса и зулу[32].

Остается очевидным, что язык африкаанс является вторым по важности после английского. Так, профессор Лубзер пишет: «Вследствие англо-бурской войны сильные антибританские и националистические настроения среди носителей языка африкаанс привели к повышенному интересу к собственному языку. <...> На языке африкаанс, который является одним из 11 официальных языков, говорят около 5-6 миллионов людей из 42-миллионной ЮАР, и для них этот язык является первым, родным»[33].

Английский язык скорее является языком lingua franca, но и языки автохтонных народов также представляют значительный интерес. По этому поводу профессор М. Лубзер говорит следующее: «Мера по признанию английского языка в качестве юридически общепринятого языка была вызвана стремлением удовлетворить запросы “черного” языка, отсюда и отсутствие согласованных конституциональных задач по непризнанию “черных” языков в качестве языков для ведения протоколов в судебных процессах. Однако взгляды по этому поводу расходятся»[34]. В недавней статье южноафриканский юрист потребовал незамедлительно расширить сферу применения местных этнических языков в судах для того, чтобы эти языки не стали мертвыми.

Исторический характер романо-голландского права позволяет рассматривать латынь как исходный язык, так как большая часть понятийного аппарата сохраняется на латыни и по-прежнему важна для доступа к источникам римского права или судебным решениям по давно рассмотренным делам (older authority), которые не были переведены на африкаанс или английский язык. Число юристов с достаточным мастерством, однако, уменьшается, и это, пожалуй, главная причина, по которой романо-голландское цивильное право иногда обвиняют в недоступности для современных юристов. По этому поводу Д. ван дер Мерве с сожалением констатирует, что «руководство для пользователя» системы уже давно потеряли «все, кроме небольшой и все редеющей группы ученых»[35] [36].

Следует подчеркнуть, что африкаанс стал пригодной «средой обитания» для применения континентальных источников. Так, примером успешного использования африкаанс может служить великолепно проведенный Й. де Ветом анализ континентальных источников, который послужил основой современного договорного права ЮАР . Тем не менее исследователи в настоящее время отмечают тенденцию уменьшения восприимчивости южноафриканского права к африкаанс, и суровая реальность в том, что выживание континентального компонента национального законодательства Южной Африки во все большей степени может зависеть от его открытости к английскому языку[37]. Кроме того, обычное право при отсутствии адаптации его посредством английского языка, как представляется, имеет немного шансов влиять на смешение континентального права и общего права[38] [39]. По сути, перевод может иметь решающее значение для выживания источников, которые выражены в языках, малопонятных для подавляющего большинства тех, кто должен их использовать.

В силу специфики предмета нашего исследования остановимся более подробно на вопросах значимости языка для правовой системы Государства Израиль. С начала своей современной истории (начало XX в.) иврит был частью сионистской идеологии, а возрождение иврита стало фундаментальным этапом движения сионизма . В этой связи верно утверждение авторов, отмечающих, что язык не только служит способом передачи идей между людьми, но и играет основополагающую роль при выражении этих идей[40]. Возрождение иврита, учитывая его религиозную значимость, по мнению Э. Кучера, послужило связующим звеном между еврейским народом и землей Израиля [41], что сыграло важную роль с политической и идеологической точки зрения в период формирования Г осударства Израиль.

Ренессанс иврита в качестве разговорного языка связан с именем Элиэзера Бен-Йехуды. Среди ученых существует мнение, что сам Э. Бен-Йехуда не считал общность языка обязательным фактором формирования нации. По словам Джона Бройи, «идея, согласно которой язык - это основа политических различий,

является современной»[42]. При этом Э. Бен-Йехуда признавал, что обстоятельства не позволят ивриту выжить, если он останется только языком литературы, и предложил развивать иврит именно на территории Палестины[43] [44]. Так в современном еврейском государстве возник один из двух государственных языков - иврит. Добавим, что носителями иврита являются более 80% израильских граждан.

По мнению профессора С. Фассберг, значение иврита в правовой системе Израиля возросло с принятием Закона «Об основах права» в 1980 г., который полностью отделил правовую действительность от иностранных источников. Закон, прецедент и аналогия - это те самые формальные источники израильского права. В случае нехватки собственных правовых источников суды опираются на

-5

«принципы свободы, справедливости и отчасти на еврейскую традицию» .

Все англоязычные законы сегодня переведены на официальные современные версии иврита. Новые законы составляются на иврите. Континентальное право, которое служило основой для израильского частного права, было составлено сразу на иврите, с тех пор компетенция языков в континентальном праве уменьшается. Идеи и концепции, появляющиеся в этих законах, фактически оказываются отрезанными от своих источников. Практически весь правовой массив, включая судебные решения и юридическую литературу, издавался на иврите.

Стоит отметить, что арабский язык также является одним из официальных языков, однако его применение ограничивается лишь законодательной сферой, хотя он и встречается наряду с ивритом в большом количестве различных документов и объявлений. Арабский язык - живой официальный язык всех регионов, в которых исламское право применяется даже в гражданских судах. И хотя на практике судебный процесс ведется практически полностью на иврите,

«стороны в ходе разбирательства имеют возможность использовать арабский язык, подобно тому как используется при общении с административными органами»[45].

Рассуждая о причинах принятия иврита в качестве государственного языка, С. Фассберг приводит следующее доводы: 1) если другие правовые системы в качестве языка права в большинстве случаев использовали английский или французский, немецкий, итальянский, т.е. языки общего права и континентального права соответственно, то Израиль, в свою очередь, имеет полное право использовать иврит; 2) языки континентального права не были выбраны, так как элементы данной правовой традиции были внедрены в израильское право уже после принятия решения об официальных языках страны; 3) иврит является языком большого количества собраний литературы, научных и юридических текстов, составляющих культурное наследие еврейского народа; кроме того, на иврите на протяжении столетий велось богослужение; 4) иврит выступал в качестве общего юридического языка, в роли lingua franca, тем самым сыграв важную роль в выживании евреев[46] [47].

Отметив, что количество ученых, владеющих исходными языками континентального права, систематически уменьшается, С. Гольдштейн заключает, что израильские судьи и адвокаты испытывают трудности при толковании континентального права, которое повлияло на законодательную деятельность без учета лингвистических особенностей первоисточников и отсутствие четкости в толковании. Данный факт, по мнению Г ольдштейна, в будущем приведет к тому, что положения израильской интерпретации континентального права будут отличаться от норм, которые сконструированы судьями континентального права действующими на родных для себя языках 3.

В. Палмер обращает внимание на тот факт, что в отличие от других смешанных юрисдикций, которые использовали в качестве исходного языка английский, немецкий и итальянский, первым и единственным языком израильского права является иврит[48].

Воскрешение языка автоматически воспринималось как возрождение уклада еврейского общества на исторической родине. Традиционные светские еврейские языки были отвергнуты в силу того, что считались признаками существования диаспоры, а также деструктивными элементами, провоцирующими противоречия в обществе. Пришлось приложить массу усилий, чтобы ввести иврит в качестве общенационального языка нового государства. Иврит был символом возрождения и национальной идентичности, а также культурным связующим в мультиязычном обществе, в котором многие люди являлись носителями иностранных языков[49] [50].

Отдельно стоит рассмотреть роль английского языка в формировании и дальнейшем функционировании смешанных юрисдикций. Очевиден тот факт, что наличие двух языков обеспечивает сохранение двух правовых традиций в смешанной правовой системе, но столь же очевидна и опасность, которую несет его чрезмерное использование. Заметим, что широкое использование английского языка сопровождается снижением уровня понимания источников континентального права. Так, Т. Смит установил, что смешанные правовые системы, которые используют английский язык в качестве языка судебного процесса, подвержены деструктивности в силу введения или принятия формально-юридической терминологии англо-американского общего права как

3

эквивалента терминологии континентального права .

Смит также полагал, что растущее влияние английского права зачастую являлось следствием терминологического недопонимания, обычно связанного с деятельностью судов проверочных инстанций, особенно в некодифицированных смешанных правовых системах (Цейлон, Шотландия и ЮАР). В свою очередь, А. Тсуй и Дж.В. Толлефсон в рамках своего исследования глобализации, подчеркивают, что в эпоху «глобальной деревни» именно английский язык наряду с технологиями выступает в качестве источника всеобщих трансформаций[51].

В то же время распространение общего права затруднено в местах, где английский язык не является общепризнанным языком общения. Один из способов преодоления данной ситуации - перевод этих источников на английский язык, что позволит сделать их более доступными. Так, Гражданский кодекс Луизианы долгое время был представлен на английском языке. По этому поводу даже было высказано мнение, что распространение традиции континентального права посредством перевода на английский язык послужило одним из факторов, способствовавших «континентальному возрождению» в Луизиане[52].

Еще одна отличительна черта английского языка, характеризующая его особое положение среди прочих исходных языков, - стереотипность. Вне зависимости от времени и места распространения английский язык неизменно оставался источником общего права, но частное цивильное право, основанное на латыни, было частично изменено на национальных языках, прежде чем начать свое распространение на смешанные правовые системы в различных комбинациях латыни, голландского, французского и испанского языков, а в случае Государства Израиль, возможно, немецкого и итальянского языков.

Однако имеются и примеры успешного сокращения влияния английского языка на правовую действительность в смешанных правовых системах. Так, в Шри-Ланке государственными языками признаны сингальский и тамильский, которые не имеют никакого отношения к языкам - источникам романоголландского и английского права, хотя они являются языками источника обычного права в стране. Также весьма эффективен опыт Израиля, где иврит вытеснил английский в законодательной сфере, судебной системе и в университетах. Этот фактор сыграл важную роль в сохранении израильской правовой традиции[53]. Тем не менее и в Шри-Ланке, и в Государстве Израиль английский язык имеет большее значение и признан в качестве языка межэтнического общения, в том числе официально (ст. 18 Конституции Шри- Ланки), а правоведы вполне успешно используют англоязычную литературу.

Ж. дю Плесси видит значимость языка для смешанных юрисдикций в двух аспектах. С одной стороны, язык играет важную роль в начальной стадии рецепции и дальнейшем правовом развитии. В то время как частичное использование исходного языка может укрепить его признание и развитие, подобное не является необходимым при условии, что сохраняется понятность посредством надлежащего перевода. С другой стороны, язык также оказывает большое воздействие на компаративистский метод в смешанных системах. И хотя, по мнению ученых, лингвистические ограничения не позволяют юристам смешанных правовых систем до конца изучить нюансы иных правовых систем с целью заимствования и улучшения качества собственной системы, «временами юристы бывают примечательно настойчивы в преодолении упомянутых ограничений»[54] [55].

В свою очередь, второй язык может выступать в смешанных правовых системах в качестве защитного механизма от экспансии различных международных юридических корпораций, которые в силу отсутствия времени и желания пренебрегают спецификой местных правовых систем, следуя, по замечанию У. Тетли, утилитаристскому подходу Дж. Милля . При таких обстоятельствах международные юридические компании вынуждены использовать национальный язык и прибегать к услугам местных юристов, у которых есть навыки местного языка и права.

В качестве наглядного примера можно привести Квебек, в котором 86% населения относятся к носителям французского языка, что в конечном итоге привело к тому, что большие англоязычные компании не нашли твердую почву для деятельности в данной провинции. Обратный пример - провинция Онтарио, которая, не имея смешанной юрисдикции, при 90% англоговорящего населения подверглась вторжению со стороны больших иностранных юридических фирм, использующих свои законы и практику[56].

Итак, можно с уверенностью сказать, что в смешанных правовых системах нога в ногу с плюрализмом правовым идет билингвизм. Наличие двух языков в пределах смешанной правовой системы - неотъемлемый элемент ее существования и сохранения, что объясняется той лептой, которую каждый язык вносит для защиты одной из двух правовых традиций.

Помимо того, лингвистический фактор может играть важную роль в дальнейшем развитии правовой системы за счет заимствований из современных систем континентального права и общего права. Так, в англоязычных странах обращение к современным источникам иностранного континентального права может быть затруднено в силу языковых барьеров, а не по причине каких-либо предубеждений и, наоборот, источники общего права могут заведомо пользоваться приоритетом, так как они написаны на английском языке, а не потому, что они более ценны.

Право и язык выполняют схожие функции, отражая культурные особенности определенных этносов. С этой точки зрения право и язык как социокультурные феномены направлены на сохранение исторического наследия и самобытности народов и государств. В контексте смешанной правовой системы язык выступает в роли связующего фактора для гармоничного сосуществования таких диаметрально противоположных явлений, как национальное объединение и сохранение плюрализма, в том числе правового. В этой связи поддержка и развитие билингвизма служит важным условием возникновения, стабильного функционирования и дальнейшего развития смешанных правовых систем и фактором, способствующим изменениям всей системы общества.

[1] Girvin S. The Architects of the Mixed Legal System // Southern Cross: Civil Law and

Common Law in South Africa / ed. by R. Zimmermann, D. Visser. New York, 1996. P. 138.

[2]

На этой основе Э. Колон и его коллеги утверждают, что «загрязнителями» континентального права из Пуэрто-Рико были американские политики, которые верили в мессианское предназначение своего государства, волны юристов-иммигрантов, осевших в Пуэрто-Рико, не знавших ни языка, ни местного законодательства, а также американские судьи в Верховном суде, направившие суд по пути ассимиляции. Colon E. Puerto-Rico Report // Mixed Jurisdictions Worldwide: The Third Legal Family / ed. by V.V. Palmer. P. 364-424.

Вахтин Н.Б., Головко Е.В. Социолингвистика и социология языка. СПб., 2004. С. 95.

[3] Вавилова А.А. Некоторые теоретические аспекты соотношения права и языка //

Вестник МГУ. Сер. 11: Право. 2006. №5. С. 127.

[4]

Азарова И.А. Смешанные правовые системы: теоретико-правовой и сравнительноправовой анализ: дис. ... канд. юрид. наук. Краснодар, 2016. С. 72.

[5] Born J. The European Union's Language Policy Dilemma. European Legal Cultures / ed. by V. Gessner, A. Hoeland, C. Varga. Dartmouth, 1996. P. 538-540.

[6] Вавилова А.А. Некоторые теоретические аспекты соотношения права и языка // Вестник МГУ. Сер. 11: Право. 2006. №5. С. 129.

[7] Blakesley C.L. The Impact of a Mixed Jurisdiction on Legal Education, Scholarship and Law // Louisiana: Microcosm of a Mixed Jurisdiction / ed. by V.V. Palmer. Durham, 1999. P. 69.

[8] Ibid.

[9] Ibid.

[10]

Palmer V.V. Mixed Jurisdictions Worldwide... P. 50-51.

[11] Appadurai A. Modernity at large: Cultural dimensions of globalization. Minneapolis, 1996.

[12] Заковоротная М.В., Благородова Е.А. О роли языка в современных социальных трансформациях // Ценности и смыслы. 2014. №6(34). C. 9.

Palmer V.V. Mixed Jurisdictions Worldwide. P. 41.

[14] Orucu E. Mixed and Mixing Systems: A Conceptual Search // Studies in Legal Systems: Mixed and Mixing / eds. by E. Orucu, E. Attwooll, S. Coyle. The Hague; Boston, 1996. P. 349-350.

[15]Ibid.

[16] Koenig M. Cultural Diversity and Language Policy // ISSJ 161. UNESCO. Oxford, 1999.

P. 401.

[17] Canada’s Constitution Act 1982 is Schedule B to the Canada Act 1982, U.K. 1982. С. 11.

[18]

Канадская хартия прав и свобод 1982 г.

[19] 83-89. Нунавутский акт.

[20] See the Official Languages Act of the Northwest Territories, R.S.N.W.T. 1988, c. O-1, sects. 10 and 12

о

The Official Languages Act of the Northwest Territories, sect. 14(1), As applied to Nunavut, by virtue of sect. 29(1) of the Nunavut Act, this provision in effect ensures the availability of many services of the Nunavut Government in Inuktitut.

[22] The Official Languages Act of the Northwest Territories, at sect. 12(1), (2) and (3)

[23] The Official Languages Act of the Northwest Territories, at sect. 11, See also the Nunavut Act. Sect. 23(1)(n).

[24] Education Act, S.N.W.T. 1995. С. 28, sect. 72.

[25] Official Languages Act of 1974. C. 11.

[26] Loubser M. Linguistic Factors into the Mix. The South African Experience of Language and the Law // Tulane Law Review. 2003. 78. P. 112.

[27] Ibid. P. 112-13.

[28] Act 8 of 1925.

[29] Loubser M. Op. cit. P. 124.

[30] The South Africa Act, 1909, 9 Edw. 7, c. 9 (U.K.).

[31] Act 8 of 1925.

[32] Constitution of the Republic of South Africa, Act 108 of 1996.

[33] Supra, note 49 at p. 39.

[34] Ibid. P. 47.

Merwe D. van der. The Roman-Dutch Law: From Virtual Reality to Constitutional Resource // Journal of South African Law. 1998. 1. P. 8.

[36] Wet J.C. de, Wyk A.H. van. Kontraktereg en Handelsreg. (vol. I, 5th edn, 1992) (ed G.F. Lubbe). Цит. по: Plessis J. du. Comparative Law and the Study of Mixed Legal Systems // The Oxford Handbook of Comparative Law / ed. by M. Reimann, R. Zimmermann. Oxford, 2006. P. 508.

[37] Ibid.

Позиции африканских языков представляются еще более нестабильными, чем африкаанс. Так, судья Дж. Хлоп высказался в пользу более широкого использования местных языков в судах. В свою очередь судья В. Тшабалала выступал за использование только одного из официальных языков для всех судов. См.: Visser D. Cultural Forces in the Making of Mixed Legal Systems // Tulane Law Review. 2003. 41. P. 48-50.

[39] См. подробнее: Даниелян А.С. Роль иврита в формировании правовой системы Израиля // Современные научные исследования: актуальные вопросы. достижения и инновации: сб. ст. Междунар. науч.-практ. конф. Пенза, 2016.

[40] Beer W.R., Jacob J.E. Language Policy and National Unity. Lanham, 1985. P. 1.

[41] Sen M. Voices in Conflict: The Language of Israeli-Arab Identity. P. 16-17.

[42] Бройи Дж. Подходы к исследованию национализма // Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. С. 208.

у

Myhill J. Language in Jewish Society. Towards a new understanding. Clevedon UK: Multilingual Matters, 2004. P. 81.

[44] Fassberg C.W. Language and Style in a Mixed System // Tulane Law Review. 2003. 78. P.

[45] Ibid.

[46] Fassberg C.W. Op. cit. P. 160.

[47] Goldstein S. Israel Reports. Mixed Jurisdictions Worldwide: The Third Legal Family. Cambridge, 2001.

[48] Palmer V.V. Mixed Jurisdictions Worldwide... P. 44.

[49] Fassberg C.W. Op. cit. P. 160, 166.

[50] Smith T.B. The Preservation of the Civilian Tradition in ‘Mixed Jurisdictions’ // Civil Law in the Modern World / ed. by A.N. Yiannopoulos. Baton Rouge, 1965. P.5.

[51] Tsui A.B.M., Tollefson J.W. Language Policy and the Construction of National Cultural Identity // Language Policy, Culture, and Identity in Asian Contexts / ed. A. Tsui and J. Tollefson. New Jersey, 2007. P. 1-21.

[52] Barham Mack E. A Renaissance of the Civilian Tradition in Louisiana // Tulane Law Review. 1973. 33. P. 357, 360.

[53] Fassberg C.W. Language and Style in a Mixed System // Tulane Law Review. 2003. 78. P.

159.

[54]

Plessis J. du. Comparative Law and the Study of Mixed Legal Systems. P. 511.

[55] Tetley W. Nationalism in a Mixed Jurisdiction and the Importance of Language // Tulane Law Review. 2003. 78. P. 215.

[56] Ibid. P. 216.